Ненавижу семейную жизнь

Себастьяна выбрали членом Королевской академии искусств двадцать пять лет назад, газеты рассказывали о нем в разделе светских новостей, в галерее Мальборо устроили его выставку. Он был членом Совета по искусствам Великобритании, но сейчас, конечно, нет. Продолжал писать старомодные пейзажи в рамах, когда все давным-давно это бросили. Он идеалист и романтик и потому попал в беду.

Себастьян убежден, что художник имеет право жить в том состоянии своего сознания, которое ему предпочтительно, не важно, естественное ли оно или вызвано галлюциногенами, ведь наркотики тоже дар божий. Красят же бесцветные женщины губы, чтобы стать ярче, говорит он, это в точности то же самое. Он отказывает правительству в праве отнимать у индивидуума возможность выбора. В остальном он вполне разумен и на редкость обаятелен, только не слышит меня, когда я говорю тоном моей мамы Ванды, что столь удобные убеждения вряд ли можно считать убеждениями, слишком уж очевиден в них корыстный интерес.

Себастьян, как истинный мужчина, не желает слышать неприятную правду. Он считает себя избранником Судьбы, которая подарила ему талант художника. Его адвокат назвал его парафреником — это человек с каким-нибудь одним вывертом, во всех же остальных отношениях совершенно нормальный. Доверчив он просто патологически. Он встречался со своими подельниками из криминального мира в ресторане Королевской академии искусств, считая его идеальным местом в смысле безопасности, хотя провинциальные дамы косились поверх своих пирогов и стаканов с белым вином на их дорогие, экстравагантные костюмы и с понимающим видом их обсуждали. Когда Себастьян приехал в Голландию и дружки выдали его полиции, неожиданностью это оказалось для одного только Себастьяна. Так, во всяком случае, я представляю себе произошедшее. Подробностей он мне не рассказывал. Ему было стыдно.

Дискуссия по нравственным вопросам продолжается

— Не понимаю, — говорит Мартин, — ведь ты наполовину шведка, откуда у тебя такие взгляды?

Он все никак не успокоится. Поесть он поел, но его точит неудовлетворенность, ему хочется нежности, ласки. Грудная Китти все еще спит в своей колыбельке возле их кровати. Мартин понимает, что это разумно, но лучше бы она спала в другой комнате. Иногда он просыпается ночью, хочет обнять жену, ведь это его законное право, а Хетти, оказывается, сидит и кормит Китти грудью. (Конечно, официально она ему не жена, поэтому “законность” его права под большим вопросом, и это одна из неосознанных причин его желания жениться на ней — если бы она согласилась.)

Хетти смотрит на девочку с выражением, которое ему хочется истолковать как обожание, и все же порой мелькает мысль, что скорее это изумление. Ей сейчас неудобно заниматься любовью, сочащееся из сосков молоко ее стесняет. Для женщины, которой противна сама мысль о кормлении грудью — разве она корова? — грудь Хетти производит удивительно много этой сладковатой, со слабым приятным запахом жидкости. Мартина тоже переполняет изумление. Ему вспоминается фильм об эксплуатации батраков на каучуковых плантациях в Малайзии, который он видел в детстве. В коре дерева делали надрез, и из надреза начинало сочиться что-то желтоватое, тягучее. Его тогда затошнило. Он знает, что грудное вскармливание естественно и полезно, но лучше бы Китти кормили из бутылочки. Раньше грудь Хетти отвечала на его любовный призыв, и это было прекрасно, а теперь вот только и делает, что кормит другое существо, пусть даже это существо возникло из его семени. Все, что связано с деторождением, кажется ему столь странным, что он с трудом верит, как такое возможно.

После рождения Китти Мартин, прежде ярый противник вторжения науки в жизнь, рассуждавший о природе с тем священным трепетом, какой люди некогда испытывали по отношению к богу как к источнику одного только блага, сейчас стал бурно одобрять клонирование, детей из пробирки, исследования в области стволовых клеток, искусственную матку, генно-модифицированные продукты и прочее. Нет, нет, чем дальше от природы, тем лучше, пусть торжествуют разум и ухищрения науки. В голове у него мелькает мысль, что няня займет свободную комнату, стало быть, ребенок будет пока спать с ними, и потому оставь надежду на привычный нормальный секс со смехом, криками и беготней голышом по всему дому.

— При чем тут мой отец-швед, какое он имеет отношение к чему бы то ни было? — говорит Хетти.

Мартин объясняет, что у жены премьер-министра Швеции — она юрист на полной ставке — недавно возникли неприятности из-за того, что она наняла прислугу убирать в доме. Все сочли, что она уронила свое достоинство, унизила и своего мужа, и горничную. В Швеции все должны убирать за собой сами, так принято.

— Мы стремимся построить новый, справедливый мир — и вдруг нанимаем себе служанку? — говорит Мартин. — Где наши принципы?