Ненавижу. Хочу. Люблю

Этот факт я хотела использовать только в крайнем случае. Ещё при разводе, что мне стоило объявить на суде, что Мия только моя дочь. Моя и только моя! Что Разумовский тут не при чём. Как бы он отреагировал? Превратил бы меня в жалкое подобие дееспособного человека? А Мия? Ведь тогда она бы с большей вероятностью стала для него чужим ребёнком — символом того, что его одурачили. И даже это стало не главной причиной, по которой я не пошла на такой шаг. Тогда я осталась совершенно одна. Без жилья, денег. Лишила бы Мию её привычной жизни, а что дальше? Мне нужна была уверенность в том, что я смогу быть для неё той мамой, какой она меня знала.

Чтобы все узнали о том, что Мия дочь Гриши, таким образом? Снилось мне лишь в кошмарах перед судом. Я боялась этой правды. Боялась все эти годы, а вернувшись — ещё больше. Возобновив отношения с Гришей — смертельно. Даже проскальзывала мысль малодушно скрыть истину. Трусливо поджать хвост и унести её в могилу. Он ведь и так её полюбит. Но всё же я пыталась рассказать обо всём Грише. Наверное, в наиболее счастливые моменты, когда казалось, что ничто не способно нас разлучить. Главное, что вместе. Он бы меня понял обязательно. Но ведь у меня не хватило смелости. Ни за семь лет, ни за последние месяцы.

Будь я смелой, избавила бы от страданий свою дочь. Скинула бы груз с души весом в целую маленькую жизнь. Будь я смелой… эта правда не вылилась бы в таком безобразном, разрушительном виде.

И сейчас, слушая эту оглушительную тишину за спиной, я почти умираю. Боюсь повернуться. Даже вдохнуть чуть громче. Будто кислород рядом с ним — это роскошь, которой я теперь не достойна.

Разумовский со своими гневными высказываниями сбоку остаётся для моего сознания незамеченным. Я лишь чувствую жар, расползшийся по правой стороне тела. Левая обледенела и, кажется, отмерла.

Сквозь гул в ушах прорывается стук каблуков по напольной плитке. Перед плывущим взглядом появляется девушка-психолог. Передаёт лист А4 судье и отчаливает, забивая мне в виски свои шаги в сторону выхода.

После нескольких секунд осмотра документа, судья поднимает взгляд на меня и Рузилю Асхатовну.

— По результатам опроса девочка желает остаться с матерью.

Я начинаю дышать чуть свободней. В данной ситуации это уже почти не играет роли, но всё же то, что сердцем дочка всё ещё со мной, немного ослабляет титановые тиски, в которых больно сжато сердце.

— Суд переносится до выяснения результата экспертизы ДНК!

Тук! — последний удар молотком, говорящий о том, что можно встать.

Я вздрагиваю.

Ноги наверняка меня сейчас не удержат. Но я всё же встаю, собрав все силы. Надежда на то, что я поговорю с Гришей, увижу дочку, держит меня.

Оборачиваюсь к Грише. Его брови сведены к переносице, и он смотрит на меня. Взгляд — пронизывающий и одновременно будто сквозь. Меня, время. И в этот момент в голове проносится мысль, что, возможно, он никогда мне этого не простит.

Делаю два шага к нему, его взгляд не идёт за мной. Остаётся на том же месте.

— Гриш…

— Потом, — короткий ответ, ни о чём не говорящий тон. Какой-то пустой.

Но я смиренно киваю, понимая, что ему нужно время, чтобы прийти в себя, взять себя в руки. Ни о каком осознании речи не идёт, ведь на это пяти минут точно мало.

На негнущихся ногах выхожу в коридор и оглядываюсь. Ещё раз, ничего не понимая. Её нигде нет. Моей Мии…

Меня вдруг грубо хватают за шею и врезают спиной в стену. Стону и морщусь от боли, различая совсем поплывшим взглядом Разумовского. Он что-то орёт, сжимая мою шею всё сильнее. Желудок сжимается от отвратительных спазмов, горло сдавливает горечью. Сделать вздох не получается…

— …Убью тебя!.. Тварина… Шлюха!..

На этом моменте я дёргаюсь от сильнейшего спазма, невольно раскрывая рот и выплёскивая на придурка утренний кофе и шоколад.

— С-сука-а-а!.. — с воплем отскакивает Разумовский, осматривая себя, пока я судорожно хватаю ртом воздух.

Легче мне однозначно стало. Теперь и взгляд мой лучше фокусируется на Разумовском. На его запачканном пиджаке. Том, как вязкая жижа стекает с лацканов и капает на его дорогие блестящие туфли.

Но бывший муженёк вдруг рывком отлетает назад — Гриша оттаскивает его от меня за шкирку. А затем с размаху даёт ему в морду.

— За пощёчину, мразь! — яростно рычит Гриша, и пока я ошарашенно наблюдаю за всем, он делает выпад и врезает в скулу Димы кулак ещё раз. По-моему, раздаётся даже хруст вперемешку с громким всхлипом Разумовского. — Только попробуй к ней прикоснуться ещё — закопаю!

Даже меня пробирает исходящий от него гнев, из-за чего не могу пошевелиться. Глаза горят настоящий безумием и одновременно выглядят бесцветными. Вся зелень сошла, сейчас они просто серые.

В этот момент подбегают охранники Разумовского и Шамиль с Каримом. Сквозь гул в ушах слышу, как друзья пытаются успокоить Гришу и вместе с тем тех громил. Дима орёт что-то о том, что не оставит это так, что уничтожит нас обоих.