Немые свидетели

По документам, сохранившимся в Центральном государственном архиве древних актов, профессор И. Ф. Колесников установил, что за несколько лет до этого случая головою в верхотурской таможне был этот самый Маслов. Вышла какая-то неурядица с вином, и от должности его отстранили.

Но в таком случае в приказной избе наверняка сохранились какие-то бумаги, написанные Масловым. Не проще ли было найти эти бумаги? Всякому ясно: если «подметное письмо» написал все-таки Маслов, то он постарается изменить свой почерк.

Боярские дети и атаман Стадухин дали «экспертное» заключение: «письмо-де Микитки Маслова, которое он подал к воровской грамотке для примеру, с воровскою грамоткою многие слова ево микиткины руки сходны; а он ли Микитка тое воровскую грамотку писал или хто иной, они не ведают».

«Заключение» было в высшей степени уклончивое. То ли воевода остался им недоволен, то ли захотел показать «холопам своим» Пермякову и Скорнякову, что делает все возможное для выяснения истины, только он назначил повторную «экспертизу». На сей раз освидетельствовать документы взялись восемь подьячих приказной избы и площадной подьячий.

Но и они слово в слово повторили заключение первых «экспертов».

Чем внимательнее вчитываешься в дело, возникшее почти триста лет назад в верхотурской приказной избе, тем больше вопросов возникает.

Почему допросили только казака Папина и обвиняемого Маслова? А как же второй свидетель Клепиков? Почему он посоветовал казаку отдать письмо тем, против кого оно было направлено? Что связывало Клепикова с Пермяковым или со Скорняковым? Или что им руководило? Почему Маслову не задали вопрос о его связях с Сущовым?

И какие, наконец, отношения были между Масловым и Пермяковым?

Несомненно, и первые и вторые «эксперты» были хорошо осведомлены о закулисной стороне дела. Невольно напрашивается вывод, что воеводе не очень-то хотелось получить доказательства действительной виновности Маслова, с которым нельзя было расправиться без последствий. Дело все равно дошло бы до Москвы. А откуп и взятки, разумеется, практиковались. Воеводе, несомненно, было удобнее замять дело. Вот почему никто не вытащил на свет божий бумаги, написанные Масловым в бытность его таможенным головою. В письме «для примеру» Маслов, конечно, постарался по возможности изменить почерк. И до известной степени ему это удалось. Хотя «подметное письмо» и было написано Масловым, «эксперты» это не установили.

Заботы каллиграфов

Сколько было школ в экспертизе письма? Какие они? Криминалисты разных стран отвечают на этот вопрос по-разному. Например, крупнейший итальянский эксперт-почерковед Оттоленги говорил, что в экспертизе письма известны три этапа: каллиграфия, графология и приметоописание.

Наши криминалисты в дополнение к перечисленным школам иногда называют еще два направлений в зарубежном почерковедении: графометрию и метод исследования письма по Г. Гроссу.

С конца XVIII века экспертами в суд чаще стали приглашать людей, чья профессия была связана с письмом: преподавателей, секретарей, нотариусов, учителей рисования, писарей и т. д. Мысль была предельно простой и как будто логичной: раз человек постоянно имеет дело с бумагами, то это невольно должно развить в нем наблюдательность и умение читать, распознавать и отгадывать различные почерки. В уголовно-процессуальных кодексах ряда стран появились даже статьи, указывающие, людей каких именно профессий надлежит приглашать экспертами в суд. Увы, наивная логика обошлась людям довольно дорого.

Мастеров чистописания называли каллиграфами, откуда и произошло первое «научное» определение экспертизы письма — каллиграфическая.

Никакой специальной подготовкой для графической идентификации каллиграфы, конечно, не обладали. Большинству из них довелось выступать в качестве эксперта всего лишь несколько раз. Такой «специалист» не мог, естественно, похвастаться каким бы то ни было опытом в экспертизе документов.

Вот он стоит перед судом, растерянный и смущенный. До этого он сидел с документами, рассматривал каждую буковку, стараясь отыскать в заподозренном документе похожую на нее, изучал расположение текста на бумаге, высчитывал, сколько строк умещается на определенном размере листа и т. д. Сейчас, «перед аудиторией», в голове у него полнейший сумбур. Он обязан держаться с уверенностью знатока, но ведь ему-то самому ясно, что он, в сущности, так и не знает, где и в чем истина… Так себя вел честный эксперт; другие поступали проще: решив заранее, что такой-то виновен, а такой-то нет, они всю «аргументацию» обращали против него. Каллиграф приводит свои подсчеты, ждет наводящих вопросов, чтобы по их тону и направлению сориентироваться, куда склоняются сами судьи. Наконец — о радость! — ему кажется, будто он понял, что от него требуется, он принимает решение и подписывает свой вывод.

Кое-кому из каллиграфов приходилось выступать на суде довольно часто. Со временем у них вырабатывались некоторые практические профессиональные навыки. Теории же не существовало и в помине.