Немцы в городе

Сулейманов говорил еще что-то оптимистичное, но чувствовалось, парень четко осознает, что совершил подляну, это было понятно по интонациям и усилившемуся узбекскому акценту.

Все напряженно всматривались в водную поверхность, и вздохнули с облегчением, когда над ней показалась голова вынырнувшего Петрова.

– Чего уставились? – спокойно спросил он и выпустил изо рта струйку воды. Затем посмотрел на Сулейманова и так же спокойно сказал: – Чтоб у тебя хуй на пятке вырос.

– Чего! – взревел тот и дернулся к водоему, но остановился за несколько шагов до края, словно опасался воздействия невидимых ядовитых испарений. – Повтори, что ты, билядь, сволочь, сказал!

– Чтоб как поссать – так разуваться, – закончил Петров и опять скрылся под водой.

– Да я тебя! – заорал Сулейманов кругам на воде и с угрожающим видом повернулся к нам с Рябко, словно, не имея возможности поймать Петрова, решил выместить злобу на нас.

– Представление закончено, – сглотнув, сухо сказал Гуляев, когда Петров вынырнул во второй раз. – Все быстро привели себя в порядок и побежали на стартовую площадку. Время пошло.

И первым, не дожидаясь своих, пошел прочь. За ним потянулись Сулейманов и Корнеев. Сулейманов напоследок оглянулся и скорчил страшную рожу.

– Бис-с-стро, билять… – прошипел он. – Слышали, что сказал сержант…

Через неделю я зашел в умывальник, где чистил зубы голый по пояс Петров, и остолбенел. У него не было кожи. Не вскрикнул я лишь потому, что у меня перехватило горло. Я стоял, смотрел, как работают мышцы Петрова, и не верил своим глазам. Я видел все мельчайшие венки, сухожилия и пересекающиеся мышечные ткани – точь-в-точь как на школьных анатомических плакатах – и изо всех сил боролся с накатившим приступом тошноты.

– Чего застыл? – беззаботно поинтересовался, сплюнув и посмотрев на меня через зеркало, Петров. – Давай быстрей, мы и так из-за этой чертовой уборки плаца припозднились. Сейчас прибежит Васильев, тогда крику не оберешься.

В коридоре тут же послышался топот и, словно вызванный неосторожно произнесенным заклинанием призрак, на пороге возник младший сержант Васильев.

– Вы чего тут торчите! – сходу заорал он, выпихивая меня из умывальной комнаты, – все давно построились, а они… Малютин, Петров! Да быстрей же, блядь, я кому сказал!

Очнувшись, я побежал по коридору, боясь обернуться и напряженно прислушиваясь к интонациям бушующего Васильева, ожидая, когда он, наконец, разглядит, что у Петрова отсутствует кожа и начнет кричать совсем другим голосом, но вскоре я добежал до спального помещения, а ничего экстраординарного так и не произошло.

Когда я, надев хэбэшку, бежал, застегиваясь, обратно, в дверях мы столкнулись с бегущим навстречу Петровым нос к носу. Отвернуться я не успел. Со страхом мазнув взглядом по его торсу, я обнаружил, что с кожей Петрова все в порядке. И небольшой шрам на груди, над правым соском, и родинка на плече, все было как всегда, все находилось на своих обычных местах.

– Да быстрей ты, блядь! – закричал я на него голосом младшего сержанта Васильева, испытывая такое облегчение, что уже и неминуемая взбучка за опоздание в строй казалась такой мелочью, что об этом даже западло было думать.

До самой зимы я исподтишка присматривался к Петрову, боясь заметить в его внешнем виде или поведении что-либо, что напугает меня так, как тогда, в умывальнике, но все с моим другом, слава богу, было в порядке. Несколько раз Петров перехватывал мои изучающие взгляды, спрашивал, в чем дело, но мне удавалось как-то отшутиться. Ему мое непонятное поведение, естественно, здорово не нравилось, а объяснить что-то я, так же естественно, не мог, это было равносильно признанию, что я сошел с ума. И когда я уже окончательно успокоился, сделав вывод, что тот случай во время утреннего умывания был не более чем моей зрительной галлюцинацией, произошло нечто.

И началось это нечто почти прозаично, если такое слово применимо к случаю, когда тебя беспардонно травят газом, объясняя, что это проделывается во имя укрепления обороноспособности Отечества.

Когда командир во время очередного утреннего развода объявил перед строем, что сегодня подразделению предстоит пройти проверку готовности по химической защите, даже воинам первого года службы стало ясно, что для личного состава подготовлена очередная пакость. Это дало повод для ропота в курилке, но не вызвало ни малейшего удивления. Все давно привыкли, что из череды подобных пакостей и состоит воинская служба, в чем и есть ее высший смысл; причем эти пакости не только не считаются предосудительными, но поощряются государством в лице Министерства обороны и по их осуществлению даже существует утвержденный на самом верху план.