Немного волшебства

Женщина не отвечала, пристально, с удивленным восхищением смотрела на девочку, словно впервые увидела ребенка (не Катю, а ребенка вообще, как существо).

– Я вам не понравилась, – шмыгнула носом девочка, и теперь на глаза навернулись настоящие слезы. – А если меня отмыть, я буду хорошо себя вести!

– Ты мне очень понравилась, – хрипло произнесла женщина.

– Тогда почему вы пальто не снимаете?

– Пойдем, – женщина протянула Кате руку, – покажешь, куда мне повесить пальто. И где у вас ванная, в которой можно отмыть зеленую девочку, чтобы она хорошо себя вела?

Перед уходом Борис заглянул в ванную. Голая Катя в мыльной пене, женщина стоит на коленях, трет девочку мочалкой и приговаривает:

– Моем, моем трубочиста! Чисто, чисто! Чисто, чисто!

– Как вас зовут? – спросил Боря.

Женщина повернулась к нему. Теперь ее лицо нельзя было назвать старым фото. Это было лицо живого человека, получившего неожиданный подарок.

– Алла.

– Вернусь поздно, укладывайте Катю, меня не ждите. До свидания, утром увидимся.

Борис не знал и никогда не интересовался, какую трагедию пережила Алла, сколько лет было ее погибшему ребенку, мальчик это был или девочка, замужем ли Алла. Привез ее с кладбища, и она осталась навсегда. Сказать, что Алла полюбила Катю, – значит сильно приуменьшить. Алла отдала его ребенку свою жизнь, отказалась от личных амбиций, собственной судьбы, от честолюбивых устремлений, от женских радостей – от всего. И при этом не потакала Кате, не баловала безумно. Алла была не только прекрасной матерью, но и замечательным педагогом. Не только санитарным уходом за ребенком была озабочена, но развитием Катиного ума, воображения, образования.

По субботним утрам, как и прежде, Катя забиралась к отцу в кровать и сообщала:

– Мы начали заниматься биологией. Ты знаешь, что все организмы состоят из клеточек? Маленьких-маленьких? Алла говорит, что меньше клеточек ничего не бывает. Теперь смотри: берем клеточку и сажаем туда, например, мышонка. Кто будет меньше, клетка или мышонок? Вот! Я сама придумала.

В следующий раз она делилась новым «открытием»:

– Сложение проверяется вычитанием. Ты знаешь? Проверяется – это как бы все игрушки убрали по местам, а потом снова разбросали, чтобы их посчитать. Такое глупое занятие! Мне проверять не нравится! Только просто складывать и вычитать.

Дочь унаследовала от него способности к устному счету, но числа у нее ассоциировались с животными, предметами и буквами. Двойка – жираф, восьмерка – медвежонок, пятерка – буква «б», единица – инвалид с палочкой, девятка – воздушный шарик, а тройка – голая попа. Арифметические действия были окрашены в разные цвета. Сложение – желтое, вычитание – зеленое, умножение – синее, деление – красное. Боря не мог быстро решить задачу: «Два инвалида на воздушном шарике покрасились синим жирафом. Что получилось?»

– Ну, папа! – качала головой дочь. – Как ты долго думаешь! Сто девятнадцать умножить на два. Сколько получится?

– Двести тридцать восемь.

– Правильно, жираф голой попой сел на медвежонка!

И для Аллы, и для Бориса маленькая Катя была существом уникальным, единственным, юным божеством. Когда пришло время, они не могли отправить ее в простую советскую школу, пусть даже элитную, специальную с иностранными языками, где учились внуки партийных бонз и народных артистов. Божество не должно сидеть за партой в классе на тридцать человек. Алла выяснила, что при московских посольствах Англии и Соединенных Штатов есть специальные школы для детей дипломатов, где обучают по программам начальной школы этих стран. Но русскому ребенку путь туда заказан, даже внукам министров. Для Бориса слова «нет», если касается дочери, не существовало. Катю приняли.

И оказалась она в тяжелейшем положении – хуже, чем двоечница. Год занятий с репетитором английским языком дал скудные знания бытовой лексики, чего было совершенно недостаточно для учебы в первом классе. Катя выглядела глупой, тупой, немой в среде щебечущих на иностранном детей. На нее показывали пальцем, смеялись, учительница пожимала плечами. Катя, оранжерейный ребенок, впервые вышла на волю и получала болезненные удары один за другим. Первые две недели она ревела в школе и дома. Алла уговаривала потерпеть и упорно заниматься. Борис не знал, что делать. Не идти же Кате в простую школу в соседнем дворе?

Следующие две недели Катя рыдала только дома, а в школе стискивала зубы. Через месяц слезы прекратились. Репетитор, которая делала с девочкой домашние задания, потребовала дополнительной платы, потому что Катя не отпускала ее по четыре часа и выжимала как губку. Катя, не без грусти отмечал Борис, унаследовала от него железную волю. В Кате не было Лориной беспомощности и трогательной слабости. Вернее, казалось, что были. Внешне. Его дочь, с виду милый веселый ангел, обладала целеустремленностью и пробивной силой пистолетной пули. «Нежная, как зефир, – думала Алла. – Зефир в шоколаде. А попробуй ее укусить, внутри – камень».