Немного солнца в холодной воде

– Тебе страшно, – сказал он. – Тебе тяжело. Давай посмотрим мое обиталище.

С увлечением, совсем для него необычным, он «готовил» свой дом к приему Натали. Привратница все прибрала, он купил чаю, пачку бумажных салфеток, уйму цветов, сухариков и новую пластинку. Муж привратницы сменил перегоревшие лампочки, вклю-чил холодильник. Словом, Жиль думал о чем угодно, кроме стра-даний Натали. Вернее, он представлял их себе в некой театраль-ной форме, с разными перипетиями, бурными сценами и рыда-ниями – в общем, в виде событий «рассказуемых» и даже захва-тывающих. Но он не мог представить себе этого тихого отчаяния.

Она встала, машинально пошла следом за ним. В сущности, тут нечего было и смотреть, кроме спальни да ванной, облицованной деревянными панелями

(эстетическое новшество Элоизы). Натали – вежливо и рассеянно осмотрела все достопримечательности квартиры. Глядя на нее, никто бы не сказал, что она будет спать в этой постели, вешать свою одежду в этот шкаф, – никто, даже сам Жиль. Его охватил панический страх. А что если она не решилась? Что, если она приехала сказать (сообщить в письме или по телефону – не в ее духе), да, приехала только для того, чтобы сказать, что она не может уйти к нему. И сразу же цветы, купленные им, широкая, уже разобранная для нее постель, наступающий сентябрь и предстоящие зимние месяцы, да и вся жизнь показались Жилю отвратительными, невыносимыми. Он взял Натали за руку, повернул к себе лицом.

– Тебе нравится?

– Ну конечно, – сказала она. – Здесь прелестно.

Это «прелестно» доконало его. Недаром, значит, она молчит и не тянется к нему, и руки у нее холодные, и смотрит она куда-то в сторону. Нет, Натали уже не любит его. Не зря он так тревожился в эти три дня мучительного ожидания, разворачивая и бросая на пол газеты, снимая и тотчас же вешая трубку телефона, да, все это были верные симптомы. Опять он останется один, она уедет, бросит его. Он отвернулся от Натали, подошел к окну. Уже наступила ночь, но на улицах еще было по-летнему оживленно.

– Жиль! – окликнула его Натали.

Он обернулся. Она лежала на постели, сбросив с ног туфли. Нет, сегодня она еще не уедет, она проведет вечер, проведет и ночь со своим «ненаглядным», будет называть его «любовь моя», а утром все скажет ему и уедет. Конечно, она честная женщина, но ведь есть условия жизни, от которых трудно отказаться. В душе Жиля вспыхнуло негодование, он отошел от окна и сел на край постели. Как хороша была Натали в эту минуту – усталая, рассеянная и чуть-чуть презрительная. Он любил ее.

– Ты звала меня?

Она с удивлением посмотрела на него, протянула руку. Он схватил на лету эту холодную руку, сжал ее.

– Ты хочешь подарить мне последнюю ночь? Она слегка приподнялась. Он продолжал:

– А завтра ты мне скажешь, что не можешь так жестоко поступить с Франсуа, нарушить все его привычки и так далее, и уедешь. Верно?

Преисполнившись гнева, он ждал, что она растеряется под ударом истины и смутится, пораженная его интуицией. Но она только пристально смотрела на него, и вдруг он увидел, как эти широко раскрытые глаза наполнились слезами, хотя ни один мус-кул не дрогнул на ее лице, и тогда Жиль понял, что ошибся. Со стыдом и чувством облегчения он бросился на постель рядом с нею и уткнулся головою ей в плечо. Говорить он не мог. Тогда она прошептала:

– Боже мой. Жиль, какой ты эгоист!

– Я так испугался, – ответил он. – Эти три дня!.. Да еще и теперь… Ты никогда не уедешь от меня?

Наступило короткое молчание. Потом послышался голос Натали, наконец-то ее обычный, ласковый и насмешливый голос.

– Нет, – сказала она. – Разве только ты сам об этом попросишь.

– Мне этого не перенести! – сказал он. – Я сейчас это понял.

Он не шевелился. Он вновь вдыхал ее аромат, знакомый аромат, так тесно связанный в его воспоминаниях с зеленью лугов, со свежей травой, с пустой чердачной комнатой. Ему казалось странным, почти кощунственным вдыхать его здесь, в этой городской спальне, где перебывало столько женщин, где еще недавно жила Элоиза. Он видел и не узнавал эту комнату сквозь облако чудесного аромата да еще отгороженную от него плечом Натали. Он чувствовал себя тут чужим, как и эта перепуганная женщина; с таким же успехом они могли бы находиться в номере гостиницы, как бесприютные любовники, о которых поет Пиаф. Но ведь теперь он соединил свою судьбу с судьбою Натали, они у себя дома. Откуда же это смятение? Отчего так щемит сердце? И это не был панический страх, как в прошлые дни, не гнев и не огорчение, а что-то более глубокое, еще ему неведомое, что-то вроде предчувствия грозы.