Некуда

Райнер весь обращался в слух и внимание, а Ярошиньский все более и более распространялся о значении женщин в истории, цитировал целые латинские места из Тацита, изобличая познания, нисколько не отвечающие званию простого офицера бывших войск польских, и, наконец, свел как-то все на необходимость женского участия во всяком прогрессивном движении страны.

– Да, у нас есть женщины, – у нас была Марфа Посадница новгородская! – воскликнул Арапов.

– А что было, то не есть и не пишется в реестр, – ответил Ярошиньский.

Между тем со стола убрали тарелки, и оставалось одно вино.

– Цели Марфы Посадницы узки, – крикнул Бычков. – Что ж, она стояла за вольности новгородские, ну и что ж такое? Что ж такое государство? – фикция. Аристократическая выдумка и ничего больше, а свобода отношений есть факт естественной жизни. Наша задача и задача наших женщин шире. Мы прежде всех разовьем свободу отношений. Какое право неразделимости? Женщина не может быть собственностью. Она родится свободною: с каких же пор она делается собственностью другого?

Розанов улыбнулся и сказал:

– Это напоминает старый анекдот из римского права: когда яблоко становится собственностью человека: когда он его сорвал, когда съел или еще позже?

– Что нам ваше римское право! – еще пренебрежительнее крикнул Бычков. – У нас свое право. Наша правда по закону свята, принесли ту правду наши деды Через три реки на нашу землю.

– У нас такое право: запер покрепче в коробью, так вот и мое, – произнес Завулонов.

– Мы брак долой.

– Так зачем же наши женщины замуж идут? – спросил Ярошиньский.

– Оттого, что еще неурядица пока во всем стоит; а устроим общественное воспитание детей, и будут свободные отношения.

– Маткам шкода будет детей покидать.

– Это вздор: родительская любовь предрассудок – и только. Связь есть потребность, закон природы, а остальное должно лежать на обязанностях общества. Отца и матери, в известном смысле слова, ведь нет же в естественной жизни. Животные, вырастая, не соображают своих родословных.

У Райнера набежали на глаза слезы, и он, выйдя из-за стола, прислонился лбом к окну в гостиной.

– У женщины, с которой я живу, есть ребенок, но что это до меня касается?..

Становилось уж не одному Райнеру гадко.

Ярошиньский встал, взял из-за угла очень хорошую гитару Рациборского и, сыграв несколько аккордов, запел:

Kwarta da polkwarty,
То poltory kwarty,
A jeszcze polkwarty,
To bedzie dwie kwarty.
О la! о la!
To bedzie dwie kwarty. [40]

Белоярцев и Завулонов вполголоса попробовали подтянуть refrain. [41]

Ярошиньский сыграл маленькую вариацийку и продолжал:

Terazniejsze chlopcy,
То со wietrzne mlyny,
Lataja od jednei
Do drugiej dziewczyny.
О la! о la!
Do drugiej dziewczyny. [42]

Белоярцев и Завулонов хватили:

О ля! о ля!
До другой девчины.

Песенка пропета.

Ярошиньский заиграл другую и запел:

Wypil Kuba,
Do Jakoba,
Pawel do Michala
Cupu, lupy,
Lupu, cupu,
Kompanja cala. [43]

– Нуте, российскую, – попросил Ярошиньский.

Белоярцев взял гитару и заиграл «Ночь осеннюю».

Спели хором.

– Вот еще, як это поется: «Ты помнишь ли, товарищ славы бранной!» – спросил Ярошиньский.

– Э, нет, черт с ними, эти патриотические гимны! – возразил опьяневший Бычков и запел, пародируя известную арию из оперы Глинки:

Славься, свобода и честный наш труд!

– О, сильные эти российские спевы! Поментаю, як их поют на Волге, – проговорил Ярошиньский.

Гитара заныла, застонала в руках Белоярцева каким-то широким, разметистым стоном, а Завулонов, зажав рукою ухо, запел:

Эх, что ж вы, ребята, призауныли;
Иль у вас, ребята, денег нету?

Арапов и Бычков были вне себя от восторга.

Арапов мычал, а Бычков выбивал такт и при последних стихах запел вразлад:

Разводите, братцы, огонь пожарчее,
Кладите в огонь вы мого дядю с теткой.
Тут-то дядя скажет: «денег много»;
А тетушка скажет: «сметы нету».

У Бычкова даже рот до ушей растянулся от удовольствия, возбужденного словами песни. Выражение его рыжей физиономии до отвращения верно напоминало морду борзой собаки, лижущей в окровавленные уста молодую лань, загнанную и загрызенную ради бесчеловечной человеческой потехи.

Русская публика становилась очень пьяна: хозяин и Ярошиньский пили мало; Слабодзиньский пил, но молчал, а Розанов почти ничего не пил. У него все ужасно кружилась голова от рюмки польской старки.

Белоярцев начал скоромить.

Он сделал гримасу и запел несколько в нос солдатским отхватом: