Нексус Эрдманна

Услышав звук поворачивающейся дверной ручки, Рэчел встает, отходит от моего кресла и начинает ворошить угли в печке. С лица ее исчезает всякое выражение, но я знаю, что это притворство. Мэйми восклицает:

— Мама, дорогая, как ты себя чувствуешь? И Рэчел! Ты не поверишь — у Пита оказался лишний талон на питание, и он раздобыл нам цыпленка! Я сделаю тушеную курицу!

— Задняя стена спальни обвалилась, — без выражения произносит Рэчел.

Она не смотрит на Питера с цыпленком в сетке, а я смотрю. Он ухмыляется своей терпеливой, волчьей усмешкой. Думаю, талон на питание он выиграл в покер. У него под ногтями грязь. Цыпленок завернут в газету, и я могу прочесть часть заголовка: "ЕЗИДЕНТ КОНФИСКУЕТ С".

Мэйми удивляется:

— Что значит — обвалилась?

— Просто взяла и обвалилась. Термиты, — пожимает плечами Рэчел.

Мэйми беспомощно смотрит на Питера, его усмешка становится еще шире. Теперь я словно вижу, что произойдет дальше. Спектакль состоится позднее, он будет устроен не совсем ради нас, хотя действо будет разворачиваться на кухне, у нас на виду. Мэйми начнет вежливо упрашивать Питера починить стену. Он, ухмыляясь, откажется. Она с глупой улыбкой намекнет на то, что сделает в обмен на починку стены, и каждый последующий намек будет откровеннее предыдущего. В конце концов Питер согласится. Поскольку другого теплого помещения, помимо кухни, у нас нет, нам с Рэчел придется смотреть в огонь, на пол или на свои туфли, ожидая, пока Мэйми и Питер демонстративно удалятся в свою комнату. Нас смущает именно это показное уединение. Но Мэйми нужны свидетели, которые бы подтвердили, что она еще привлекательна.

Питер, однако, смотрит не на Мэйми, а на Рэчел.

— Это цыпленок не Снаружи, Рэчел. Он с птичьего двора в блоке В. Я слышала, ты говорила, что у них там очень чисто.

— Ага, — коротко, почти грубо отвечает Рэчел.

Мэйми вращает глазами.

— Скажи "спасибо", дорогая. Питу пришлось немало потрудиться, чтобы раздобыть этого цыпленка.

— Спасибо.

— Ты можешь сказать так, чтобы это звучало искренне? — Голос Мэйми становится резким.

— Спасибо, — повторяет Рэчел.

Она направляется в сторону нашей спальни с тремя стенами. Питер, все еще не сводя с нее взгляда, перекладывает сумку из одной руки в другую. Сетка сдавливает курицу, и на ее желтоватой коже появляются полосы.

— Рэчел Энн Уилсон…

— Оставь ее в покое, — негромко произносит Питер.

— Нет, — говорит Мэйми. Под пятью шрамами, пересекающими крест-накрест ее лицо, появляется недоброе выражение. — Ей не мешает хоть немного научиться себя вести. К тому же я хочу, чтобы она услышала наше сообщение! Рэчел, выходи сию же минуту!

Рэчел возвращается. Я не могу припомнить, чтобы она хоть раз ослушалась мать. Она останавливается в дверях спальни и ждет. Два пустых подсвечника, почерневших от копоти, обрамляют ее лицо. В последний раз мы зажигали свечи прошлой зимой. Мэйми, лоб которой пересекают раздраженные складки, радостно улыбается.

— Это особый обед для всех нас. Пит и я хотим сделать объявление. Мы собираемся пожениться.

— Точно, — говорит Питер. — Поздравьте нас.

Рэчел, и без того неподвижная, казалось, становится каменной. Питер пристально смотрит на нее. Мэйми, покраснев, опускает глаза, и меня охватывают одновременно жалость и раздражение при виде ребячества дочери, которая в свои тридцать пять ищет поддержку у такого ненадежного типа, как Питер Мэлони. Я пристально смотрю на него. Если он только посмеет коснуться Рэчел… Но на самом деле я не верю, что это произойдет. Подобные вещи больше не случаются. Во всяком случае не здесь.

— Поздравляю, — бормочет Рэчел.

Она пересекает комнату и обнимает мать, которая сжимает ее в объятиях с показной горячностью. Еще минута, и Мэйми разразится слезами. Через ее плечо я мельком вижу лицо Рэчел, на нем отражаются любовь и печаль, и я опускаю взгляд.

— Ну что! За это нужно выпить! — весело восклицает Мэйми.

Она подмигивает, проделывает неуклюжий пируэт и вытаскивает какую-то бутылку с дальней полки буфета, доставшегося Рэчел на последнем розыгрыше пожертвований. Этот буфет странно смотрится на нашей кухне: он сверкает белым лаком, в нем есть что-то восточное, и он явно не на своем месте среди шатающихся стульев и изрезанного стола со сломанным ящиком, починить который ни у кого не находится времени. Мэйми триумфально размахивает бутылкой; я и не знала, что у нее там спрятано. Это действительно шампанское.

О чем они думают, эти люди Снаружи, когда жертвуют шампанское колонии неизлечимо больных? Пусть даже у этих несчастных и нет поводов для праздника… Или они вообще не представляют, что им делать с этой бутылкой… Все равно, пусть она достанется им — но при условии, что они будут жить подальше от меня, за колючей проволокой… Но на самом деле это не имеет значения.

— Я просто обожаю шампанское! — пылко восклицает Мэйми; по-моему, она пила его один раз в жизни. — О, смотрите, а вот к нам и гости, как раз вовремя! Заходи, Дженни, заходи, выпьем шампанского!