Некромерон

— Зверь, а не мадама. Вот это все, что сейчас на нас лезет, — он потыкал в сторону тоннеля, — это все цветочки по сравнению с этим божьим одуванчиком. И подручная у нее просто… у-ух! Зыркнет, и все, ноги отобрало, руки отобрало, зенки выпучишь, челюсть отвалишь, и поминай как звали.

— Горгона, — пояснил мрачный граф.

— Оно и правда, но как-то нехорошо так о даме отзываться. Невежливо. Хотя точь-в-точь как моя теща. Горгона и есть.

— Что же плохого в том, чтобы верно определять род, из которого происходит упомянутая тобою дама. Насколько мне известно, в Виззле с незапамятных времен обитает Горгона.

— Горгонида, — поправил Альгерс.

— Прошу прощения, — сказал граф. — Горгона. Мессир Зелг, мне нужно сообщить вам нечто чрезвычайно важное.

— Он здесь? — отозвался безмятежно герцог. — Да, спасибо, я знаю. И приблизительно догадываюсь почему. Мне вот князь все объяснил. Потом поговорим, господин…

— Да Унара, — представил король. — Где мои манеры? Никого не познакомил.

— После разберемся, — буркнул сердитый Иоффа, плавно перетекая обратно в оборотня. — Ох, и работенки же предвидится.

Но тут случилось непредвиденное. То ли никто прежде о таком не слышал, да и откуда, собственно говоря? То ли Валтасей да Кассар не успел, не смог, не захотел либо по какой иной причине не поведал своим потомкам об этой особенности их подданных; то ли у его подданных такой именно особенности не обнаружилось. Но кто теперь разберет за давностью лет?

Известно одно: когда одна из материализовавшихся теней подскочила к костеланге, выбрав себе жертву, события стали развиваться несколько иначе, чем предполагалось.

Подвергшийся нападению скелет был настоящим красавцем и модником. Росту он был непомерного, так что носом упирался в плечо Такангору. Череп его был надраен, расписан премилыми рисуночками и добротно полакирован. Кости тоже оказались тщательно ухоженными; шикарный плащ был наброшен на костлявые плечи, вокруг талии был застегнут драгоценный браслет с премиленьким брелоком в виде черепа дракона. Его щит и меч, явно видавшие виды, тем не менее вызвали бы восхищение у любого оружейника.

В общем, не скелет, а мечта, если вы склонны мечтать о скелетах.

Когда кривое, немилосердно изогнутое существо, похожее на скрюченную обезьяну без кожи и с кровавыми впадинами вместо глаз, облепило его всеми шестью конечностями и с чавканьем и урчанием выпустило из тела какие-то короткие, активно шевелящиеся отростки, все инстинктивно отшатнулись.

Только Такангор набычился и в ярости ринулся на помощь своему солдату.

Он не успел сделать и двух шагов, когда тварь издала отчаянный вопль на таких обертонах, что у всех заныли зубы и заломило в затылке, будто в голову настырно протискивали холодный тупой кол. Она дернулась, пытаясь оторвать свои многочисленные щупальца, забилась в конвульсии. Если прежде ее цвет более всего соответствовал цвету сырого, гниющего мяса, то теперь она выглядела так, будто ее испепелило. Плоть посерела и стала осыпаться золой и пеплом, и процесс этот был неостановим. «Обезьяна» застонала, но стон вышел тихий, едва слышный. И истаяла так же, как и появилась в этом пространстве.

— Ого! — сказал Юлейн.

— А то нечего мне костюм паскудить, — вполголоса заметил скелет, брезгливо отряхивая плащ.

— Он говорит! — закричал Зелг. — Сударь, вы говорите.

— Всенепременно, мессир да Кассар. Как же нам не говорить? Небось живы, здоровы, голова на плечах. Отчего бы это вдруг и не говорить?

Слухи о моей смерти сильно преувеличены.

Марк Твен

— Но вы же не… — Зелг беспомощно обвел рукой безмолвные полки, выстроившиеся стройными рядами.

— Само собой, — пожал плечами скелет. — Слова — серебро. Молчание — золото. У неразговорчивых меньше проблем, мессир. Да и супружница моя наставляла аккурат перед боем: «Увидишь, — говорит, — милорда, кланяйся и улыбайся, балбес. Да смотри лишнего не брякни. А то как откроешь рот, так глупость и сморозишь».

— Ваша жена? — спросил потрясенный Юлейн.

— А что же я монстр какой, чтобы не жениться? Ну а как восстал — и не зайти домой да с семьей не поздоровкаться? — развел руками скелет. — Мальцы мои уж такими красавцами вымахали, а женушка все так же хороша. Не изменилась совсем, только постарела. Хозяйство ведет справное. Я ей говорю, ты ж бы замуж вышла. А она мне: вдругорядь убеждаться в том, что все вы дураки непутевые, уволь, и одного раза с лихвой хватит. Да как зарыдает, как кинется мне на грудь, голубка моя. Любовь, судари мои. Вот и браслетик свой мне на счастье повесила. И в «Чистим-блистим» сводила. Что мы, говорит, хуже других? Желаю, говорит, чтобы ты предстал пред светлы очи господина да Кассара в наилучшем виде. Плащ погладила, носки заштопала, но носки я надевать не стал. Плакала. Дура баба, что с них возьмешь — хрупкий пол. Чуть что, сразу за ухват.

— А сколько с тебя взяли в «Чистим-блистим», любезный?..

— Нунамикус! — дрогнувшим голосом сказал скелет. — Нунамикус Пу, ваша милость. Не узнали?

— Нунамикус! Ты? — обрадовался Думгар. — Прости, что не узнал, ты слегка изменился.