Некролог

— Ну, хорошо, допустим, он ее не ударил. Но когда-нибудь точно ударит. К этому все идет.

— Так пусть разведется.

— Она и рада бы, да этот «тихоня» хочет забрать себе и квартиру, и электромобиль, и геликоптер.

— Так ведь они ему и принадлежали до свадьбы?

— Замолчи. Что бы тебе ни говорили, ты — против. — Дочь присела к Перевалову на кровать и более мягко продолжала: — Я понимаю, что тебе нелегко на это решиться, но тебе же не надо прилагать особых усилий. Всего-навсего позвонить Генеральному прокурору и добиться постановления о равном разделе имущества.

— Это противозаконно.

— Неважно. Речь-то идет о близком тебе человеке. К тому же, если откажешься, внучка явится к тебе сама.

Перевалов поморщился.

— Подумай, — настаивала дочь. — Лучше позвони до ее визита, а то получится себе дороже.

— Спасибо, — отодвигая тарелку, сказал старик. — Я больше не хочу. И не могу.

Старушка уловила скрытый смысл его слов:

— Ничего, сможешь. Я иду за видеотелефоном.

— Нет.

— Ну, папа… папочка, — дочь наклонилась к Перевалову и начала, как в детстве, гладить его. — Я тебя очень прошу…

Со стороны эта сцена выглядела, наверно, смешно: столетняя старуха ластится к своему еще более древнему отцу. Но Перевалова это растрогало. Он вспомнил давно минувшие времена Это было приятно, и старик закрыл от удовольствия глаза.

Тоненький луч солнца проник в комнату, защекотал и разбудил Перевалова, вздремнувшего после обеда. Проснулся старик в отвратительном настроении: часа два назад он, пересилив себя, позвонил Генеральному прокурору, а затем — Марату Чингаеву. Родные были довольны, а старику стало совсем плохо.

Он чувствовал себя униженным, но не от того, что просил, боясь отказа. Наоборот, Перевалов был уверен, что ему не откажут. Ему просто не могли отказать — и пользоваться этим было неприятно. Конечно, и раньше Перевалову приходилось нелегко после очередного выпрашивания, но сегодня старик перенес все это значительно тяжелее.

Неожиданно в комнату ворвался праправнук Перевалова. Он всегда входил к нему без стука.

— Привет, дед. Как дела, еще не умер?

Старик не нашелся, что ответить.

— Я принес мое заявление с просьбой о внеконкурсном зачислении в космошколу. Вот тебе ручка — черкни на нем по-быстрому пару строк.

— Зачем?

— Чтоб наверняка приняли.

— Я не о том. Зачем тебе космошкола, ты же собирался стать гидрологом?

— Передумал. Да ты не тяни, старик. Давай, пиши.

— А ты попробуй самостоятельно поступить. Сдать экзамены, как все.

— Ну-у, дед. Че я буду даром стараться, если можно и так. Давай, пиши.

— Не буду.

— Че? Ты че, спятил, старик? Я всем дружкам сказал, что поступлю — сто процентов!

— Ну и что?

— Да они меня засмеют!

— И поделом.

Продолговатое лицо парня вытянулось, казалось, еще больше. В глазах вспыхнула злоба. Он стиснул руку в кулак и занес его над головой Перевалова.

— Ты, дед, не шути со мной. Я уже все решил.

— Не надо было решать за меня.

— Ах, так… — парень резким движением схватил старика, потянул на себя и с силой толкнул назад. Перевалов ударился о спинку кровати и застонал. Не столько от боли, сколько от бессилия. Покрытые морщинами руки старика мелко дрожали. Он хотел что-то сказать, закричать, позвать на помощь, но не смог вымолвить ни слова.

В этот момент в комнату вбежала пятилетняя Олечка, младшая сестра парня.

— Здлавствуй, дедушка! — очаровательно картавя, выпалила ока.

Парень выругался, в сердцах отбросил к стене стул, схватил свое заявление и ушел, яростно хлопнув дверью.

Перевалов облегченно вздохнул и, с трудом шевеля языком, произнес:

— Спасибо… Спасибо, Олечка.

— А почему он так кличал? — спросила девочка, забираясь к старику на кровать.

— Видишь ли, когда человек ставит перед собой цель и пытается достичь ее любой ценой, горе тому, кто окажется на его пути. Больше всего бесит этих людей, если кто-то мешает им достичь своего… И в нашем доме есть такие люди: твой брат, например. И на пути у них вечно оказываюсь я.

— Мой блатик? А кто еще?

— Твои папа и мама, твоя прабабушка…

— И вон тот усатый дядя тоже? — девочка показала пальцем на портрет, висевший на стене напротив.

Перевалов медленно перевел взгляд на портрет:

— И он тоже. Он беспощадно сметал с дороги всех, мешавших ему. А мы, идя на смерть, бездумно орали: «За Родину! За…» за дядю… — старик горько усмехнулся. — Хотя зачем я все это тебе говорю, ты же ничего не понимаешь…

— Понимаю, дедушка.

— Понимаешь? Так ты не будешь такой, как они? Не будешь хоть ты огорчать своего дедушку?

— Не буду, — девочка засмеялась, точно колокольчик зазвенел, и прижалась к старику крохотным теплым тельцем. — Не буду, только купи мне иглушечную лакету. Купишь?

— Какую ракету?

— Такую, как у Петьки из нашего двола. А то он летает на ней каждый день, а меня с собой не белет!

— Что?..

Внезапно старик судорожно дернулся — пружины в кровати загудели — и начал жадно, по-рыбьи, хватать ртом воздух.

Девочка испуганно отскочила. Неотрывно глядя на посеревшее лицо дедушки, попятилась к выходу.

— Мама! Мамочка! — закричала она, как только отошла достаточно далеко от старика, и побежала в глубь квартиры…

К вечеру Перевалов умер.