В «Элегии» снова мысли о народе, о его судьбе и снова тот же вопрос: «Народ освобожден, но счастлив ли народ?..» Поэт отвечает здесь тем, кто считает этот вопрос устаревшим:
Некрасов до конца жизни не оставлял этой главной своей темы и потому имел право сказать: «Я лиру посвятил народу своему. Быть может, я умру неведомый ему, Но я ему служил — и сердцем я спокоен…» Это важнейшее признание поздних лет, оно показывает, что при всех сомнениях в себе, порой болезненно острых, поэт знал: труд его нужен народу. И недаром эти строки «Элегии» приводят на память мысли и интонации пушкинского «Памятника»: и там и здесь — итоги, самооценка, мечта о посмертном народном признании.
«К нему не зарастет народная тропа», — сказано у Пушкина. «Чтобы широкие лапти народные к ней проторили пути…» — по-своему повторил ту же мысль Некрасов[105], думая о могиле, в какую сойдут заступники народные.
К 1870 году относится начало последней любви Некрасова. Ему приглянулась 19-летняя девушка из «простого звания», как тогда говорили. Она была дочерью рядового солдата (по другим сведениям — военного писаря), сирота, родом из Вышнего Волочка. Звали ее Фекла Анисимовна. Имя это казалось тогда неблагозвучным или непоэтичным, поэтому Некрасов сразу переименовал ее в Зину, и все знакомые, бывавшие в доме, называли ее Зинаидой Николаевной.
Зина отличалась открытым, веселым нравом, от нее веяло душевной теплотой, приветливостью. Были приглашены учителя, — она начала заниматься языками, музыкой. Часто бывала в театре. Некрасов был к ней всегда внимателен. Даже ненадолго собираясь с Зиной в Карабиху, он просил брата: «Мне бы нужен на эти полтора месяца ройяль. Нельзя ли во избежание хлопот взять порядочный в Ярославле напрокат?» (21 мая 1870 года).
Зина быстро пристрастилась к верховой езде, охоте, научилась стрелять и стала постоянной спутницей Некрасова в его охотничьих выездах. Особенно часто они бывали в Чудовской Луке.
— Николай Алексеевич любил меня очень, баловал, — рассказывала Зинаида Николаевна в старости. — Платья, театры, совместная охота, всяческие удовольствия — вот в чем жизнь моя состояла[106].
В середине июня 1870 года они приехали в Карабиху и здесь спокойно и весело прожили лето. Вскоре по приезде Некрасов писал Лазаревскому: «Многомилейший Василий Матвеевич. У нас здесь отлично. Жаль, что Вы не можете приехать… Другой день купаюсь. Рыбы много в нашей реке Которости. Зина начинает пристращаться к ужению. Она Вам кланяется. Поклонитесь от нее и от меня всем нашим добрым знакомым…» (23 июня 1870 года).
В конце июля, хорошо отдохнув, он засел за работу, за первую из «декабристских» поэм; он задумал посвятить ее своей подруге. Это был первый большой труд, выполненный при ней. За каких-нибудь десять дней поэма «Дедушка» была закончена. Она появилась в сентябрьской книжке «Отечественных записок» с посвящением «З-н-ч-е», то есть Зиночке.
О летнем ее образе жизни в Карабихе сохранился рассказ тамошнего винокура Павла Емельяновича: «…Бывало, оденется в полный мужской костюм и отправится с Николаем Алексеевичем верхом на катанье — всегда уж он ее сопровождал сам. А то отправятся в шарабане купаться, и часто оттуда заезжали ко мне на завод пить чай. Сам-то он не больно разговорчив был, а Зинаида Николаевна все что-нибудь рассказывает и смеется…»
В 1873 году Некрасов и Зина вместе с Анной Алексеевной отправились за границу — пили воды в Киссингене, побывали в Париже, Диеппе. В Киссингене встретили много русских знакомых, в том числе Елисеевых, Михайловского, который оставил в своих воспоминаниях несколько строк о пребывании Некрасова на этом тихом немецком курорте. Михайловский заметил, что после шумной, пестрой и нескладной петербургской жизни Некрасов отдыхал и, видимо, «отмякал» в этой простой обстановке.
В двух верстах от Киссингена есть развалины древнего замка Боденлаубе, построенного в XIII веке знаменитым Миннезингером. Теперь, рассказывает Михайловский, в этих заросших зеленью развалинах ютится ресторанчик, где можно получить яйца всмятку, кофе, молоко, дешевое вино. «Однажды мы сидели там с Некрасовым. Он разговорился, рассказывал про Белинского, Чернышевского, Добролюбова, отзываясь о них почти восторженно». Он говорил грустно и задумчиво, отметил Михайловский.