Уже в конце жизни, в 1876 году, Некрасов закончил новую часть своей поэмы, которую назвал «Пир на весь мир». Его первоначальный замысел — поиски счастливого — заметно расширился, теперь поэту казалось самым важным показать, как крепло и развивалось народное сознание, как крестьянство медленно, но неуклонно шло к осмыслению своего протеста.
Глава открывалась крестьянским праздником, и вновь, как в первых главах поэмы, «Сельской ярмонке» и «Пьяной ночи», проходила перед читателем народная масса. Но этот пир был не похож на горькое послеярмарочное веселье. Заметно изменились почувствовавшие свободу мужики, задорно зазвучали их речи:
Пируют крестьяне, радуясь отмене крепостного права да еще и смерти старого князя, своего помещика — Последыша. Но песни они поют прежние. «Иных покамест нет», — замечает автор, сожалея, что за целые века народ не сложил песенки веселой и ясной, «как ведреный денек». В самой поэме мы находим эти горькие и жуткие песни старого времени: «Веселая» с ее ироническим припевом «Славно жить народу на Руси святой!»; «Барщинная», где слышен стон забитого мужика Калины («С лаптя до ворота шкура вся вспорота»); «Голодная», где дан потрясающий образ голодающего крестьянина («С коры его распучило…»); «Солдатская», которую поет старый солдат, искалеченный под Севастополем, но лишенный полного «пенциона» (пенсии) по такой причине: «Полного выдать не велено: сердце насквозь не прострелено!»; и наконец, «Соленая», полная безысходного трагизма…
И поэт восклицает: «Душа народная! Воссмейся ж наконец!»
Вера в народ никогда не покидала Некрасова. Предвидя революционное обновление России, он ввел в поэму образ «парадного заступника» Гриши Добросклонова — символ подымающейся на борьбу страны. В этом образе воплотил он черты близко знакомых ему революционеров-демократов и просветителей 60-70-х годов, не без умысла придав герою известное сходство с Добролюбовым. И того и другого отличают ясность жизненной цели, сознание нераздельности судьбы своей и народной, мечта о благоденствии всего крестьянского мира:
Так говорит Григорий своим землякам, и слова его идут «из сердца самого». Есть много и других подтверждений того, что Некрасов думал о Добролюбове, когда рисовал своего Григория. Он также происходит из духовного звания (сын дьячка, семинарист), также склонен к самоотверженности и самоотречению, также пишет стихи-песни, в которых выражает свои заветные мысли. Поэт называет его «русским юношей» (как называл Добролюбова) и относит к числу сынов Руси, «отмеченных печатью дара божьего». Будущее Гриши в поэме тоже обрисовано как бы по Добролюбову: «Ему судьба готовила Путь славный, имя громкое Народного заступника, Чахотку и Сибирь».
Именно с Гришей Добросклоновым, в котором нельзя, однако, видеть только черты Добролюбова, связаны светлые тона последних страниц поэмы, где на смену прежним, унылым и мрачным, появляются «новые песни», «добрые песни». В них устами Гриши выражены заветные некрасовские мысли о народе, о его грядущем освобождении («Сбирается с силами русский народ и учится быть гражданином»), мысли о родной Руси — убогой и обильной, могучей и бессильной, Руси, которой поэт посвятил стихи, исполненные революционного пафоса:
Эти строки увенчивают все огромное здание поэмы, более того: написанные в конце жизни, они как бы увенчивают и все некрасовское творчество, подводят итог размышлениям поэта о родной стране и ее исторических судьбах; здесь же заключен и ответ на вопрос, в чем «тайна довольства народного» и какая дорога ведет к нему.
Благодаря этим стихам удивительным образом получилось так, что незаконченная поэма оказалась композиционно завершенной: Гриша Добросклонов — это и есть тот счастливец, которого долго искали странники. Иначе вряд ли можно понять следующие вслед за песней «Русь» финальные строки поэмы, — в них воспет юноша, решивший стать «народным заступником» и в этом нашедший свое счастье: