Некоторые вопросы теории катастроф

Заметим для протокола: когда Зак приехал за мной на своей «тойоте», разговор с папой он выдержал весьма достойно. Насколько я поняла, рукопожатие в кои-то веки не было похоже на «мокрую тряпку», как обычно говорит папа; Зак назвал его «сэр», отметил, что погода нынче прекрасная, и поинтересовался папиной профессией. Папа, смерив его взглядом, ответил с краткостью, от которой оробел бы и Муссолини: «Разве?» и «Преподаю гражданскую войну». Другие папы могли бы сжалиться над Заком, вспомнив собственные подгибающиеся коленки в юном возрасте, и постараться, чтобы «мальчик почувствовал себя свободнее». Мой папа, увы, приложил все силы, чтобы «мальчик почувствовал себя маленьким и жалким», всего лишь потому, что Заку интуиция не подсказала, чем именно папа зарабатывает на жизнь. Главное, папе прекрасно известно, что количество читателей «Федерального форума» составляет менее 0,3 процента населения Соединенных Штатов, а следовательно, разве что горстка людей читали его статьи и видели его, такого романтического (июньские букашки сказали бы «видного» или «импозантного») на черно-белой фоточке в разделе «Наши постоянные авторы», – а все-таки он злится, что со своей преподавательской деятельностью не настолько известен, как, допустим, Сильвестр Сталлоне со своим «Рокки».

Зак, однако, сохранял неумолимый оптимизм какого-нибудь мультяшного персонажа.

– Не позже полуночи! – возгласил папа на прощание. – Я серьезно!

– Даю вам слово, мистер Ван Меер!

Папа не потрудился скрыть выражение лица, явственно подразумевающее «Кто бы еще тут говорил». Я сделала вид, что ничего не замечаю, хотя папино лицо немедленно вслед за этим приняло выражение «Зима тревоги нашей»[268] и сразу после – «Стреляй, не щади мою седую голову»[269].

– Приятный у тебя папа, – сказал Зак, заводя мотор.

О моем папе можно много чего сказать, только не вялое «приятный».

И вот я плетусь за этим Заком по душному, выстланному ковровой дорожкой коридорчику, – видимо, здесь и находятся их с сестрой комнаты, судя по разбросанным вдоль стены вещам и специфическому букету ароматов (благоухание спортивных носков борется с персиковым парфюмом, туалетная вода тщится одолеть испарения мятого серого свитера и грозится наябедничать маме). Мы прошли мимо комнаты, где явно обитает Бетани-Луиза, – все в розовых тонах и груда одежды на полу (см. статью «Гора Маккинли» в альманахе «Выдающиеся достопримечательности всего мира» за 2000 г.). Миновали еще одну комнату – за приоткрытой дверью мелькнули синие стены, спортивные кубки и плакат с ненатурально загорелой красоткой в бикини (не особо напрягая воображение, можно продолжить логический ряд и представить себе засунутый под матрас потрепанный каталог дамского белья со слипшимися страницами).

Зак остановился в дальнем конце коридора. Там в свете изогнутой позолоченной настенной лампы висела небольшая картина – словно иллюминатор.

– Понимаешь, мой папа – священник в Первой баптистской церкви. И вот в прошлом году его проповедь «Четырнадцать чаяний» услышал один приезжий из Вашингтона. Этот Сесил Ролофф потом сказал папе, что проповедь перевернула ему душу, он прямо как заново родился. А через неделю прислал по почте эту картину, обыкновенной посылкой. Подлинник, между прочим. Знаешь Тернера?

Самой собой, я знала Короля света – иначе говоря, Дж. М. У. Тернера (1775–1851). Как-никак я прочла его восьмисотстраничную биографию за авторством Алехандро Пензанса, которая была признана непригодной для детского чтения и не издавалась за пределами Европы: «Неимущий художник, рожденный в Англии» (1974).[270]

– Называется «Рыбаки. Вдали от берега», – сказал Зак.

Я перешагнула через безжизненно лежащие на полу зеленые спортивные трусы и вытянула шею, чтобы поближе рассмотреть картину. Похоже, действительно подлинник, хоть здесь и не наблюдался тот «пир света», когда художник «отбрасывает ко всем чертям общепринятые условности и берет искусство за яйца» – так Пензанс описывает характерную тернеровскую размытую, почти абстрактную манеру письма (Введение, стр. viii).

Передо мной было произведение, выполненное маслом, в темных тонах. Затерянная в бурном море рыбацкая лодка была изображена с помощью всевозможных оттенков серого, зеленого и коричневого. Плескали волны, и тусклая луна боязливо выглядывала из-за облаков, освещая лодочку размером со спичечный коробок.

– Почему она здесь висит? – спросила я.

Зак смущенно засмеялся:

– Мама хочет, чтобы она была поближе к нам с сестрой. Говорит, спать рядом с произведением искусства полезно для здоровья.

– Интересная трактовка освещения, – заметила я. – Немного напоминает «Пожар парламента», особенно небо. Хотя колорит, конечно, совсем другой.

– Мне облака особенно нравятся. – Зак говорил сипло, словно в горле у него застряла столовая ложка. – Знаешь что?

– Что?

– Эта лодка похожа на тебя.