Некоторые вопросы теории катастроф

Скоро настал черед Рэдли, а затем и мой. Зонтик я забыла в кабинете мистера Моутса, а Рэдли держал свой зонт над собой и кусочком авансцены с другой стороны, так что я промокла насквозь. Дождь неожиданно успокаивал – тепленький, как каша у трех медведей. Эва Брюстер, буркнув «вот черт», сунул мне в руки свой маленький розовый зонтик с кошечками. Челка у нее тут же прилипла ко лбу. Мне стало совестно. Я поскорее пожала холодную руку Хавермайера и, проходя на свое место, вернула зонтик Эве.

Хавермайер наскоро произнес прощальное слово – что-то там насчет удачи. Зрители похлопали и двинулись прочь. Началась обычная суматоха сборов с пикника под дождем. Эй, мы ничего не забыли? Куда девалась Кимми? Что у меня с волосами, дьявол, спутались, как водоросли… Папы раздраженно отдирали малышей от стульев, мамы в намокших светлых льняных костюмах не подозревали, что показывают всему миру свое нижнее белье.

Я подождала еще минутку, исполняя номер под названием «Чрезвычайная занятость». Одинокий человек не так бросается в глаза, если окружающим кажется, что он чем-то занят. Я долго искала воображаемый камешек в туфле, потом терла руку, будто она зачесалась, потом шею (блохи, что ли, завелись). Потом притворилась, будто что-то потеряла… Хотя тут как раз и притворяться было не надо. Скоро я осталась на сцене одна среди пустых стульев. Спустившись по ступенькам, я побрела через футбольное поле.

В прошедшие недели, представляя себе этот день, я рисовала в своем воображении картину папиного торжественного выхода (только раз, только для вас). Он появится вдали, черным силуэтом на вершине холма. Или залезет на ветку раскидистого дуба, нарядившись в камуфляжный костюм, и будет незаметно наблюдать. Или спрячется в лимузине и как раз в ту секунду, когда я пойму, что это он, умчится вдаль, бросив мне в лицо мое же отражение в зеркальном стекле, исчезнет за поворотом дороги, за каменной церковью и деревянным знаком «Добро пожаловать в „Сент-Голуэй“!», как кит уходит на глубину.

Но не было ни лимузина, ни далекой темной фигурки, ни психа на дереве. Ганновер-Холл, Элтон и Барроу лежали посреди газонов неподвижно, словно дряхлые псы, которые не поднимут голову, даже если им бросить мячик.

– Синь! – окликнули сзади.

Я шла вперед не оборачиваясь, но меня позвали снова, уже ближе. Я остановилась и оглянулась. Ко мне почти бежал парень в красной рубашке. И тут я его узнала. Нет, не так. Тут я поняла, что невольно последовала примеру золотых рыбок. Передо мной был Зак Содерберг, но я как будто впервые его увидела. Он был сам на себя не похож. Со времени последнего урока углубленной физики он успел подстричься налысо. И голова у него оказалась довольно-таки симпатичная – не из тех шишковатых голов, покрытых вмятинами, которые как бы намекают, что мозг внутри слегка размяк. И уши тоже вполне ничего, не стыдно людям показать. Он был весь такой новый, что глазам больно и немножко тревожно даже. Поэтому я не сказала «сайонара[512], детка» и не удрала к своему «вольво», что поджидал меня с вещами на ученической автостоянке. Я уже попрощалась с домом номер 24 по Армор-стрит и с письменным столом гражданина Кейна, отправила риелторам три комплекта ключей в запечатанном конверте вместе с написанной от руки благодарственной запиской лично мисс Диане Сизонс, не поскупившись на восклицательные знаки. В бардачке лежала карта автомобильных дорог. Штаты, отделяющие Северную Каролину от Нью-Йорка, я аккуратно (словно именинный торт на порции) разделила на аудиокассеты из библиотеки на Элм-стрит (в основном криминальное чтиво, которое папа наверняка полил бы презрением). У меня были водительские права с отвратной фотографией, и я планировала рулить во всех смыслах.

Зак увидел, как меня поразила его новая прическа, и провел рукой по бритой макушке. Наверное, похоже на потертый бархат старинной козетки.

– Ага, – сказал он смущенно и нахмурился. – Вчера решил начать с чистого листа. А ты куда идешь?

Он держал зонт над моей головой, вытянув руку так прямо и неподвижно, что хоть полотенца на ней суши.

Я сказала:

– Домой.

Он удивился:

– Веселье только начинается… Хавермайер танцует со Стердс. Там пирожные-корзиночки.

Ярко-красная рубашка бросала отсветы ему на подбородок, и я вспомнила старую байку: поднеси лютик человеку к подбородку, и если заблестит, значит этот человек любит масло. А что значит красный отсвет?

– Не могу, – сказала я.

Самой было противно, как неискренне это прозвучало. Будь он полицейским, а я – преступницей, он бы вмиг догадался.

Зак внимательно посмотрел на меня и покачал головой, как будто у меня на лице было написано непонятное уравнение.

– Знаешь, мне понравилась твоя речь. В смысле… Круто, чувак!

Он так это сказал, что мне захотелось смеяться. Правда, смех так и не вышел наружу – иссяк где-то на уровне ключиц.

– Спасибо, – сказала я.

– Особенно тот кусок, где… Как это… Когда ты говорила об искусстве… И о том, кто ты как личность… И об искусстве… Это было потрясающе!