Некоторые вопросы теории катастроф

– Урод больной! Негодяй! – Я швырнула в него «Лолиту» (Набоков, 1955). – Чтоб ты сдох в мучениях!

Отбивая книги руками и даже ногами, папа не вскочил и не сделал попытки меня остановить.

– Возьми себя в руки, – повторил он. – Прекрати драматизировать. Мы с тобой не в мини-сериале…

Я швырнула ему в живот «Суть дела» (Грин, 1948), а в лицо – «Здравый смысл» (Пейн, 1776).

– Непременно нужно устраивать сцену?

Я бросила в него «Четыре текста о Сократе» (Уэст, 1998) и схватилась за «Потерянный рай» (Мильтон, 1667).

– Это редкое издание, – предупредил папа.

– Так пусть оно тебя и прикончит!

Папа вздохнул и снова заслонил руками лицо. Легко поймав книгу, аккуратно ее закрыл и положил на стол. Брошенный мною «Рип Ван Винкль и Легенда Сонной Лощины» (Ирвинг, 1819) ударил папу в бок.

– Если ты все-таки возьмешь себя в руки и начнешь вести себя как разумный человек, я, возможно, расскажу тебе, как познакомился с этой весьма неуравновешенной особой – мисс Шнайдер.

«Рассуждение о неравенстве» (Руссо, 1754) врезалось ему в левое плечо.

– Синь! Успокойся, наконец! Посмотри на себя – ты причиняешь больше вреда себе, а не мне…

Отпечатанный крупным шрифтом «Улисс» (Джойс, 1922), брошенный мною со всего размаху после отвлекающего выстрела «Библией короля Иакова», ударил папу углом обложки по лицу, совсем близко к левому глазу. Папа тронул висок и посмотрел на свою руку.

– Ты закончила бомбардировать отца западноевропейской классикой?

– Почему ты врал? – У меня сел голос. – Почему ты мне все время врешь?

– Сядь!

Он шагнул ко мне, а я замахнулась потрепанным томиком «Как живет другая половина» (Риис, 1890).

– Если ты наконец успокоишься и прекратишь истерику, тебе сразу станет легче.

Папа забрал у меня книгу. Под левым глазом – не знаю, как называется эта часть лица, – блестели бисеринки крови.

– Вот так, успокойся…

– Не уходи от темы!

Он снова сел в кресло:

– Мы можем поговорить разумно?

– Кто бы говорил о разумности! – крикнула я, но уже не так громко: горло саднило.

– Я понимаю, что ты подумала…

– Каждый раз я все узнаю от чужих людей! А ты от меня скрываешь!

– Очень хорошо понимаю, – кивнул папа. – С кем ты говорила сегодня?

– Я не раскрываю своих источников!

Папа, вздохнув, сложил руки домиком, сведя вместе кончики пальцев.

– Дело, в сущности, очень простое. Помнишь, она подвозила тебя домой – в октябре, если не ошибаюсь?

Я кивнула.

– Ну вот, вскоре после этого она мне позвонила. Сказала, что беспокоится о тебе. Мы с тобой тогда были не в лучших отношениях, и я, конечно, тоже беспокоился. Поэтому и принял ее приглашение поужинать вместе. Она выбрала, довольно некстати, весьма затейливый ресторан – «Гиацинтовая терраса» – и за обильным обедом сообщила мне, что тебе неплохо бы обратиться к детскому психиатру, чтобы решить проблемы, связанные с твоей покойной матерью. Я, естественно, обозлился. Наглость безмерная! Но потом вернулся домой, посмотрел на тебя – на твои волосы, окрашенные в естественный цвет полевого шпата… Я задумался – может, она и права? Да, это было полнейшее идиотство с моей стороны, однако меня всегда тревожило, что ты растешь без матери. Можно сказать, это моя ахиллесова пята. Поэтому я согласился еще пару раз с ней встретиться за ужином, чтобы обсудить, к кому бы тебе обратиться, и в конце концов осознал, что помощь нужна не тебе, а ей, причем срочно. – Папа вздохнул. – Я знаю, тебе она нравилась, но она не могла похвастаться крепким душевным здоровьем. Потом еще несколько раз звонила мне на работу. Я ей сказал, что мы с тобой сами разобрались и у нас все хорошо. Она смирилась. Вскоре после этого мы улетели в Париж. С тех пор я с ней не общался и ничего о ней не слышал до того, как она покончила с собой. Конечно, это трагедия, но не скажу, чтобы я был сильно удивлен.

– А когда ты ей послал барбареско-ориенталь?

– Что?

– Ясно же, что ты их купил не для Джанет Финнсброк, которая работает на факультете с палеозойской эры. Ты купил их для Ханны Шнайдер.

Папа заметно растерялся:

– Да… Видишь ли, я не хотел, чтобы ты…

– Значит, ты был в нее безумно влюблен, – перебила я. – Не ври хоть раз! Скажи прямо!

Папа засмеялся:

– Вот уж это вряд ли!

– Никто не покупает барбареско-ориенталь, если не влюблен без памяти!

– Ну, значит, я первый. Звони в компанию рекордов Гиннесса! Говорю же тебе, она скорее вызывала жалость. Я послал ей цветы после того, как однажды за ужином довольно резко ей высказал, что я о ней думаю: по-моему, она из тех отчаявшихся людей, которые выдумывают сумасшедшие теории об окружающих, чтобы расцветить свою серую, неинтересную жизнь. А люди правды не любят, и такая откровенность всегда кончается слезами. Помнишь, я тебе говорил о том, как правда стоит в углу в длинном черном платье, пятки вместе, голова опущена?

– Что она самая одинокая девушка в комнате…