Некоторые проблемы современный прозы

Форму человеческого тела мы находим прекрасной. Мы не устаем ею любоваться, хотя в основных чертах на протяжении тысячелетий она остается почти неизменной. Впрочем, спортсмены утверждают, что нет предела и для физического совершенствования человеческого тела. В рамках извечной, изначальной — классической, скажем,— формы, общей для всех людей, человек все-таки бесконечно разнообразен и внешне, и даже в этом смысле он всегда нов. Однако куда большее изумление и удивление человек вызывает у нас не внешним, физическим своим существованием, а огромным и непостижимо сложным миром внутренней, духовной жизни. Все время совершенствуясь, духовный мир тем не менее не испытывает ни малейшего неудобства в давным-давно определившихся границах, в которых он, этот необъятный мир, помещен. Более того, нередко духовная мощь, духовная красота находятся — и что, конечно, плохо — в вопиющем противоречии с внешне неприглядной физической оболочкой.

Помните у Герцена — о Белинском: «…в этом застенчивом человеке, в этом хилом теле обитала мощная, гладиаторская натура…»

Художник допустил бы непростительную оплошность, если бы только по внешности выносил приговор человеку, которого, как известно, встречают по одежке, а провожают все-таки по уму. Мы любим приводить чеховские слова относительно того, что в человеке должно быть все прекрасно. Было бы, разумеется, совсем хорошо, ежели внешняя привлекательность гармонировала бы с красотою внутренней. Но у Чехова есть и другие слова, и другие умозаключения, более, на мой взгляд, важные для писателей. Послушаем, что говорил он в письме к Е. М. Шавровой 16 сентября 1891 года:

«Ум, хотя бы семинарский, блестит ярче, чем лысина, а Вы лысину заметили и подчеркнули, а ум бросили за борт. Вы заметили также и подчеркнули, что толстый человек — бррр! — выделяет из себя какой-то жир, но совершенно упустили из виду, что он профессор, т. е. что он несколько лет думал и делал что-то такое, что поставило его выше миллионов людей, всех Верочек и таганрогских гречанок, выше всяких обедов и вин. У Ноя было три сына: Сим, Хам и, кажется, Афет. Хам заметил только, что отец его пьяница, и совершенно упустил из виду, что Ной гениален, что он построил ковчег и спас мир. Пишущие не должны подражать Хаму. Намотайте это себе на ус».

Привел я эти строки, разумеется, не для того, чтобы мы не очень-то уж заботились о высоких формальных качествах своих произведений, но для того, чтобы еще раз напомнить, как великие мастера всех времен предметом художнического исследования избирали прежде всего сферу внутренней, духовной деятельности, привлекавшей их глубиной, сложностью и постоянным беспокойным движением. Что же касается писательских почерков, то пускай их будет много «хороших и разных».

Среди задач, решаемых советской литературой, есть одна, главная: воспитание строителя коммунизма. Объединенная общностью цели и имея в основании метод социалистического реализма, литература наша являет миру пример множественности и разности стилей и почерков. Это хорошо и естественно. Плохо и неестественно, однако, то, что бывают все-таки случаи, когда представитель одного стилевого направления выдает или старается выдать это направление за единственно возможное и единственно плодотворное в литературе. Подобное высокомерие способно породить обстановку нетерпимости и пристрастий. Думается, что есть один «почерк», который должен быть чужд и враждебен всем писателям,— это отсутствие всякого почерка.

Товарищи!