Некоторые не уснут. Английский диагноз (сборник)

На следующее утро папа нашел кое-что в дымоходе у меня в комнате. Он взял швабру и фонарик и принялся шуровать внутри ручкой швабры, сбивая сажу, которая облаком опускалась на пол. Маму это раздражало, но когда она увидела выпавший из дымохода маленький сверточек, притихла.

– Смотри, – сказал папа, протягивая руку. Находка лежала у него на ладони. Они понесли её на кухню, и я пошла за ними.

– Папа подул на сверток, потом смахнул с него золу кисточкой из-под раковины. Мама расстелила на столе газету. Я встала на стул, и теперь мы все смотрели на штуку, завернутую в грязную ткань. Потом папа попросил маму принести маленькие ножницы из шкатулки для шитья. Когда она вернулась с ними, он аккуратно разрезал высохшую ткань. И извлек из нее крохотную ручку.

Мама прижала ко рту растопыренные пальцы. Папа просто откинулся на спинку стула и смотрел, будто не хотел прикасаться к находке. Отовсюду доносился шум дождя, стучащего в окна и колотящего по крыше. Таким громким он не был еще никогда. Тогда я встала коленями на стол, мама принялась ругаться.

– Там могут быть микробы.

Я подумала, что это – лапка, отрезанная от пожелтевшего куриного бедра. Такие можно увидеть в городе, в витринах ресторанов. Но у нее было пять кривых пальчиков с длинными ногтями. Не успела я до нее дотронуться, как мама завернула её в газету и сунула на самое дно мусорной корзины.

Но были еще и другие. В пустой комнате в конце коридора. Папа вытащил из дымохода и принес на кухню еще один сверток. Сперва мама даже не хотела смотреть на крошечную туфельку, пока мы не обнаружили внутри кости ступни. Мама стояла у окна и смотрела на мокрый сад. Ветки с листьями колыхались от тяжелых капель, будто махали дому.

Туфелька была сделана из розового шелка. Папа развязал ленточки. Вырвалось облачко пыли, и папа вытряхнул на стол крохотную ножку. Услышав стук, мама оглянулась через плечо.

– Выкинь, Таичи. Не хочу видеть это у себя дома, – сказала она.

Папа посмотрел на меня и поднял брови. Мы пошли искать дальше. В большую гостиную на первом этаже. Шуруя шваброй в дымоходе, папа сказал, что эти свертки остались от предков.

– Дом очень старый. И когда его строили, люди прятали во всякие тайники маленькие обереги. Под половицами, в подвалах и дымоходах, чтобы те защищали дом от злых духов.

– Но почему они такие маленькие? – спросила я. – В туфельке была нога ребенка?

Он промолчал и продолжил шуровать в дымоходе ручкой швабры. Мой папа был очень умным, но вряд ли у него были ответы на мои вопросы. Те штуки, которые он находил, были как-то связаны с игрушками, это точно. Поэтому я решила спросить Махо, как только её увижу. Она пропала, пока я завтракала, и до сих пор пряталась, потому что папа ходил по всем комнатам и везде совался.

Следующей находкой был крошечный белый мешочек, завязанный тесемкой и с бурыми пятнами снизу. Но как только папа вытряс из него на кухонный стол твердые черные комочки, он сразу же завернул их в газету, и сунул в мусорную корзину, утрамбовав рукой и ногой.

– Что это такое? – спросила я.

– Просто старые камешки, – ответил папа.

Но они были совсем не похожи на камешки. Они были очень легкие и черные и напомнили мне высушенных соленых рыбок.

После этого папа прекратил поиски и стал подметать сажу с пола. Мама тем временем залезла у них в спальне на стул и снимала со шкафа чемоданы. А я нигде не могла найти Махо. Она не появлялась весь день. Я проверила везде, во всех наших секретных местах, но не нашла ни ее, ни игрушек. Шептала её имя возле каждой щелочки, но она не откликалась. Но когда я залезла на чердак, то услышала под люком разговор мама с папой.

– Сердце, – прошептал папа маме. – Крошечное сердце, – успела я расслышать, прежде чем они ушли на первый этаж.

* * *

Той ночью, забравшись ко мне в постель, Махо обняла меня так крепко, как еще не обнимала. И так плотно укутала меня своими мягкими волосами, что я почти не могла двигаться. Под волосами было так темно, что я ничего не видела и попросила ее отпустить меня. Мне было трудно дышать, но она была в каком-то странном мрачном настроении и просто сжимала меня своими холодными руками, пока я не задремала.

Дождь за окном перестал, и дом начал поскрипывать, как старый корабль, на котором мы плавали однажды летом. Наконец Махо заговорила. Она сказала, что скучала по мне. Зевая, я спросила насчет туфли, ноги и мешочка с комочками, которые папа нашел в дымоходах.

– Они принадлежат игрушкам, – ответила Махо. – Твоему папе не стоило брать их вещи. Это было ошибкой. Это не правильно.

– Но они были старые, грязные и противные, – возразила я.

– Нет, – настаивала Махо. – Они принадлежат игрушкам. Игрушки положили их туда давным-давно, и родителям нельзя их забирать. Они для игрушек все равно, что счастливые воспоминания. А теперь спи, Юки. Спи.

Я ничего не поняла. И, думая над ее словами, стала засыпать. Под её волосами было так тепло. Она тихонько пела мне на ухо и терлась холодным носом о щеку, как щенок.