Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу

БЛЮХЕР. Не выйдет, няня. Хорошо, что про шрамик свой вовремя рассказал, а то б я тебя промеж глаз звезданул. У меня кулак-то, видишь, какой? Потрогай, потрогай, не бойся. Чудак.

ИЦУВАМО. Да, я вижу. Кулачок весьма тяжел.

БЛЮХЕР. Ну ладно, поговорили – и будет, я спать хочу.

ИЦУВАМО. Всего хорошего, Василий Константинович.

БЛЮХЕР. Спокойной ночи, няня. Пистолетик только мой верни, а то это несолидно получается, вроде как воровство.

ИЦУВАМО. Пожалуйста, вот он.

БЛЮХЕР. На столик положи, пусть его лежит.

ИЦУВАМО. Мне жаль вас, Блюхер.

БЛЮХЕР. Что вы говорите?!

ИЦУВАМО. Да-да. Вы уже погибли, потому что говорили со мной. А это вам всегда могут поставить в вину. И я при необходимости эту нашу беседу подтвержу. В том случае, если вы же захотите снова встретиться со мной. Вы приятны мне, Блюхер. Поверьте, людям моей профессии можно ошибаться только раз в жизни – вы станете великим человеком. Но чем больше величие, тем страшнее падение. До свидания, примите мои извинения. (ИЦУВАМО выключает свет, и трое исчезают из номера Блюхера.)

Занавес

Действие второе

Картина первая

Номер «Версаля». За стеной ноют цыгане. За столом – пьяный ФРИВЕЙСКИЙ и ЧЕН.

ФРИВЕЙСКИЙ. Все кончено! Кто мог подумать, что возьмет Регана? Кто мог подумать? Я опозорен перед всеми, я погиб. Чен! Ну, одолжите мне три проклятые тысячи!

ЧЕН. Александр Александрович, я совершенно пустой.

ФРИВЕЙСКИЙ. Не оставляйте меня одного. Кто мог подумать, что эта кляча придет первой и снимет такой куш! И все взял Исаев! Боже, как он зло потребовал у меня денег! При всех!

ЧЕН. Это противно. Но, извините, я должен уйти. Меня ждут у Гаврилиных. Он уезжает – завтра в Париж. Я вернусь. Я скоро вернусь. Сюда все, может быть, приедут. Хотите добрый совет? Лучше уладьте все миром с этим негодяем Исаевым. По-моему, у него свои люди на конюшнях. Не иначе, как он ищет к вам ключ: видимо, хочет просить вашей протекции…

ФРИВЕЙСКИЙ. Он – негодяй, а я – болван.

ЧЕН уходит. В номер заходят цыгане, поют свои песни. Появляется ИСАЕВ.

ИСАЕВ. Алекс, зря вы на меня сердитесь. А то обижусь. Я – пьян, весел и болтлив. Стану всем болтать, что Фривейский был растратчиком в фирме «Шубин и сыновья» в Чите, удрал из-под суда, и является просто-напросто уголовным преступником, а себя выдает за борца против большевизма.

ФРИВЕЙСКИЙ. Макс!

ИСАЕВ. Вы реагируете на сплетню, как на правду! Вы пьете один коньяк?

ФРИВЕЙСКИЙ. Макс, о чем вы сейчас говорили…

ИСАЕВ. А я не помню, о чем я говорил. Вот, кстати, я привез вам денег. Три тысячи долларов – вернете на людях, чтоб не было слухов о вашей непорядочности.

ФРИВЕЙСКИЙ. Максим…

ИСАЕВ. Тут ровно. Да, у меня к вам будет одна просьба.

ФРИВЕЙСКИЙ. Я что-то никак ничего не могу понять…

ИСАЕВ. С похмелья это иногда бывает.

ФРИВЕЙСКИЙ. Давайте отнесем разговор на завтра.

ИСАЕВ. Зачем?

ФРИВЕЙСКИЙ. Что-то нечистое с этими деньгами.

ИСАЕВ. Уж и не чисто?

ФРИВЕЙСКИЙ. Вам понадобится расписка?

ИСАЕВ. Вы с ума сошли…

ФРИВЕЙСКИЙ. Какая у вас просьба?

ИСАЕВ. Журналистика только тогда приносит выгоду, если она сенсационна. А сенсация – это если друг журналиста – секретарь премьера, который сидит на всех важнейших новостях. Я должен быть предсказателем в газете, и я смогу им стать с вашей помощью.

В кабинет входит САШЕНЬКА.

САШЕНЬКА. Мне и там стало смертельно скучно, они перепились и теперь выясняют отношения. Ванюшин сказал Гиацинтову, что он стреляет лучше, а полковник – самый заядлый охотник на Дальнем Востоке, они чуть не подрались – так смешно. Решили немедленно ехать на заимку к Тимохе – состязаться в умении убивать.

ИСАЕВ. К Тимохе? На Лаубихару? Они к нему ездят?

САШЕНЬКА. Очень часто.

ФРИВЕЙСКИЙ. Сашенька, я хочу вернуть Исаеву мой проигрыш.

ИСАЕВ. Ого. Я, кажется, разбогател!

ФРИВЕЙСКИЙ. Здесь три тысячи. Спокойной ночи.

САШЕНЬКА. Браво! А мне уже сплетничали…

ИСАЕВ. До завтра, Алекс. Спокойной ночи вам.

ФРИВЕЙСКИЙ уходит.

САШЕНЬКА. Что-то мне грустно в Париж уезжать… Налейте вина, Максим Максимович.

ИСАЕВ. Пожалуйста.

САШЕНЬКА. А что это у вас руки ледяные? Замерзли?

ИСАЕВ. Сидел на сквозняке.

САШЕНЬКА. Это неразумно.

ИСАЕВ. Разум – дикий зверь, его место под лавкой.

САШЕНЬКА. А вы мне обещали чумных показать… Так занятно…

ИСАЕВ. Помните у Пушкина? «Но мы, ребята, без печали среди заботливых купцов, мы только устриц ожидали от цареградских берегов. Что, устрицы пришли? О радость! Летит обжорливая младость глотать из раковин морских затворниц жирных и живых, слегка обрызнутых лимоном. Шум, споры, легкое вино из погребов принесено на стол услужливым Оттоном. Часы летят, а грозный счет меж тем невидимо растет».

САШЕНЬКА. Это вы про нас прочли? «Часы летят, а грозный счет меж тем невидимо растет»? Вон наша горничная на меня волком смотрит. Действительно, только в России могли так бездумно и легко отдать свободу в Октябре, с таким трудом завоеванную во время Февральской революции.

ИСАЕВ. Отдали такую же свободу, как здесь, у нас?

САШЕНЬКА. Конечно.

ИСАЕВ. Вы считаете здешнюю ситуацию эталоном свободы?