Неизвестные солдаты

Полковой комиссар Коротилов и Виктор Дьяконский несколько суток скитались по глухим проселкам. Виктор добыл в деревне телегу с высокими бортами, с крышей из гнутого лозняка и повез раненого комиссара сначала на северо-восток, к Минску. А потом, узнав, что в городе уже немцы, повернул на юг, почти назад: они надеялись найти лазейку в немецкой линии и проскочить к своим.

Виктор все еще не мог оправиться от потрясения после смерти Полины. Мучился, думая о своей вине. И хотя разумом понимал, что ничего не способен был сделать тогда, болела его беспокойная совесть.

У Виктора даже поколебалось с детства выношенное представление о войне, как о чем-то героическом, полном мужества и романтики. Изуродованный труп красивой женщины — это нечто дикое, противоречащее человеческому рассудку. Он видел убитых красноармейцев — было жалко их, однако понятно: мужчины вышли на бой, кто-то должен погибнуть. Но женщина! Он силился уразуметь, как мог тот немец-танкист направить на нее свою машину?! Танкист догнал Полину, ударил ее сзади. Неужели так может поступить человек с нормальным рассудком?! Скольких людей знал Виктор, но никто не способен на такое. Ни Игорь Булгаков, ни Сашка, ни Патлюк, ни Бесстужев. Даже Пашка Ракохруст не поступил бы так… В этом нет ничего человеческого. Но тот немец в машине, ведь он не зверь? У него есть голова, сердце?! У него есть мать!.. И он смог…

Так они и ехали по лесам. Виктор, занятый своими мыслями, не замечал окружающего, был безразличен ко всему. Коротилов, полулежа в повозке, молча наблюдал за ним. Не успокаивал. Словами тут не поможешь. Пусть человек переживет сам. Жалко — раньше времени выгорит в нем поэзия юности, раньше времени очерствеет, ожесточится душа…

Однажды комиссар спросил:

— О чем вы думаете Дьяконский?

— Я? Да вот, о немцах. Больно уж они сразу, как гром с ясного неба…

— Так уж и с ясного, — возразил Коротилов. — А по-моему, тучи над нами с самой революции не расходились. Для вас, молодых, интервенция уже историей стала. А ведь это не так давно было. Не удалось тогда империалистам нас задушить. Но от мысли такой они не отказались. Ждали удобного момента. Нас еще Владимир Ильич Ленин учил: пока империализм существует, существует и угроза войны. Партия нас постоянно предостерегала — рано или поздно, а с фашистами воевать придется.

— Так это вообще… Через десять лет, может. Никто и не ожидал.

— Ну, брось, — рассердился Коротилов. — Как это не ожидали. А для чего мы армию вооружали, людей готовили? Для парадов, что ли? Другое дело, если с тактической точки зрения посмотреть. Когда именно Гитлер нападет, этого мы не знали. Пропустили момент, на договор понадеялись.

— Вы как считаете, товарищ комиссар, немец этот Полину случайно задавил или нарочно? — тихо спросил Дьяконский.

— А сам ты как мыслишь? Видел, как ихние летчики на бреющем полете женщин из пулеметов расстреливали? А Барановичи как бомбили? На самые тихие улицы кидали, на мирных жителей. Это тоже случайно?

— Но для чего? Ведь это же не война, это варварство! В голове не укладывается.

— Ты ведь знаешь, какая у них цель: покончить с коммунизмом, истребить нашу идеологию. А как ее истребишь? Она ведь живучая, она — в людях. В умах и сердцах наших. Вот и хотят они уничтожить нас. И духовно, и физически уничтожить, понимаешь? Оставить для себя горстку рабов. Гитлер настолько нагл, что даже не очень и скрывал эту свою цель.

Коротилов, разволновавшись, вытащил из кармана кисет. Папиросы у них давно уже кончились, оба курили махорку. Виктор тоже свернул себе козью ножку.

— Крови много прольется, вот что тяжко, — сказал комиссар. — Но уж если фашисты сунулись к нам, пускай потом на себя пеняют. Мы ведь народ мирный, никого не трогаем. А когда к нам лезут, бьем без пощады. Тем более теперь. Мы ведь не только за себя, за свою страну в ответе. Мы сейчас за весь мир, за будущее отвечаем. Фашизм или коммунизм? Вот что понять надо.

— Я понимаю, — ответил Дьяконский. — Я и сам почти так думал. У меня теперь будто затвердело здесь что-то, — показал он на грудь. — Затвердело и давит… Вернемся в полк, в разведку попрошусь сразу… Я их за Полину руками душить буду. — Виктор резким движением отбросил самокрутку.

— Они хотели запугать тебя, а ты их возненавидел, — негромко произнес комиссар, пожав локоть сержанта.

На следующий день стало ясно, что без боя из окружения вырваться невозможно. Коротилов велел сдать повозку обозникам.

— Хватит бегать, — сказал он. — Будем воевать здесь.