Неизвестные солдаты, кн.1, 2

– Мало ли что я думаю. Я знаю, что подобные беседы с подчиненными вести не для чего. Надо ориентировать людей на победу, а ты – три года. Понимаешь, Захаров, это тот самый случай, когда слово – серебро, а молчание – золото. Ну для чего, опрашивается, говорил ты командирам, что немецкая армия сильнее нашей?

– И это известно?

– Как видишь.

– Я говорил, верно, только с одним существенным добавлением: пока сильнее… А как же прикажете считать – мы отступаем перед противником потому, что мы сильнее его? Придет время, погоним немцев, и я первый скажу, что теперь сила на нашей стороне. А пока мы на фронте должны каждый за двоих, за троих воевать. Вот как я говорил.

– А ты – не надо больше…

– Думать не надо?

– Вслух не надо. Тебя ведь целый полк слушает.

– Это приказ?

– Прошу тебя, советую, если хочешь – предупреждаю. И тем более у тебя под боком такой фрукт сидит, что впору вовсе язык откусить. Тут вот и на тебя донос и на комбата твоего Бесстужева. Водку, дескать, хлещет напропалую, ненадежных людей покрывает.

– Опять вздор. Выпивает он с горя, это верно. Борюсь я с этим. А ненадежные люди – это про кого же?

– Старший сержант Дьяконский. И еще окруженцы, которые с ним вышли.

– Из этих ненадежных окруженцев третья часть уже смертью храбрых пала, – с горечью сказал Захаров. – Так, значит, и погибли ненадежными? Или как их считать теперь – доблестными сынами Отчизны?

– Ты, знаешь, в остроумии не упражняйся, – зло произнес полковник, подавшись к Захарову. – Чего ты передо мной изощряешься? Если бы я поверил тому гражданину, который эти бумажки писал, – хлопнул он ладонью по папке, – то я сейчас с тобой по-другому бы разговаривал.

– Обидно ведь… Люди жизни не жалеют…

– Знаю. Не по словам людей ценим, а по заслугам. Дьяконский у меня один из лучших ротных командиров. Я его к званию лейтенанта хочу представить.

– Представляй, если достоин.

– Боюсь только, не утвердят.

– Это из-за грехов-то отцовских?! Думаю, утвердят. В крайнем случае приезжай ко мне, поддержу. Я с его делом знакомился. Пришлось вот, – оттолкнул он от себя папку, – Бесстужева и Дьяконского тревожить не буду, Им немцы достаточно нервы портят. А тебя, Захаров, предупреждаю: прижился возле тебя любитель доносы писать. Любитель и мастер. Будь это до войны – замучили бы тебя проверками и инспекциями. Сейчас время не то, сейчас каждый человек, как на рентгене, виден… Посоветовались мы тут между собой по поводу доноса. Нашлись товарищи, которые этого автора с давних времен знают. Служили когда-то вместе. Так вот, этот автор в тридцать седьмом году ни много ни мало, а шестерых командиров своими бумажками за решетку отправил. Ну, разобрались со временем, кое-кого выпустили. А некоторых уже не пришлось… В общем и целом этот гражданин расчистил себе дорожку: за три года три раза в должности повышался. Ну, да теперь такие фокусы у него не выйдут.

– Товарищ полковник, как вы можете спокойно говорить об этом? – воскликнул Захаров. – Ведь такого мерзавца-клеветника самого расстрелять мало!

Полковник ответил не сразу. Прикурил, затянулся несколько раз, выпуская дым в сторону окна.

– Видишь ли, Захаров, все это не так просто. За что его привлекать к ответственности? Человек, может, искренне сигнализирует о неполадках. Факты он сообщает вроде бы правильные. Попробуй, докажи, что он действует не от чистого сердца!.. Существует такое мнение, что к честному человеку грязь не пристанет. Пусть пишут, пусть подают сигналы. А проверка покажет, кто прав.

– Он обливает людей помоями, а с ним ничего сделать нельзя?

– Кое-кого мы бьем по рукам. За явную клевету, конечно.

– Ох, уберите вы от меня этого автора, – взмолился Захаров. – А то ведь я из-за него ко всем доверие потеряю. Везде будут доносчики чудиться.

– Ну, уберем от тебя, он в другом месте акклиматизируется. Нет, это негоже. Я вот к члену Военного Совета схожу, пусть он вызовет этого товарища и голову ему намылит – так, чтобы волосы затрещали.

– А кто этот автор – вы не скажете?

– Нельзя. Не положено, – ответил полковник.

Подумал и, пристально глядя в лицо Захарова, произнес:

– Не имею я права называть фамилию этого старшего политрука. Я только считаю своим долгом предупредить вас.

«Горицвет, – понял Захаров. – О Бесстужеве и Дьяконском мог писать только он… Но зачем ему нужно клеветать на меня? Может, это просто мания? Болезнь сверхбдительности?»

С неприятным осадком на душе вышел Захаров из Особого отдела. Шагал к ожидавшей его машине и думал, что гораздо легче на передовой воевать с противником, нежели ежедневно сталкиваться с разными видами подлости. Нет, он, пожалуй, не смог бы работать на месте этого однорукого полковника. И еще он подумал, что этот полковник сам, вероятно, очень хороший человек, так как, постоянно имея дело с негодяями всех мастей, не утратил главного – доверия, к людям.

* * *