Неизвестные солдаты

— За дело, — возразил Игорь. — Полез воровать, значит, виновен.

— Какой там вор — из соседней деревни парнишка… Ну, предупредил бы его, в правление отвел. В крайнем случае, по ногам лупцанул бы. Нельзя же за пригоршню крыжовника человека губить…

— Крючку, наверно, разбираться некогда было. Его понять не трудно: общественное добро бережет.

— Может, общественное, а может, и нет…

— Сад-то ведь колхозный?

— Колхозный, — сказал Иван. — Только замечаю я, что о саде Крючок не больно печется. На мой конец он, почитай, раз в неделю наведывается… А крыжовник бережет, это верно. Крыжовник-то на той самой земле растет, которой раньше Крючок владел. Вроде был он на этом куске хозяином, а теперь сторожем при нем состоит.

— Разве старик из богатых?

— Ну, не то, чтобы из богатых, а крепенький мужичок был. Все норовил на чужой шее проехать.

— Ого! — удивился Игорь. — А теперь-то почему он за крыжовник и за эту землю болеет?

— Откуда я знаю. Старик вроде веселый, довольный. А землица-то, значит, тянет его… Ну, заболтались мы с тобой, парень. Пойдем скорее.

Дядя Иван задул фонарь. Сразу ярче проступила светлая полоса на восточной стороне неба. Начиналось утро. Поеживаясь от сырости, Игорь быстро зашагал к реке.

* * *

Лес устал от дневного зноя, дремлет, отдыхает в лучах предвечернего, уже не палящего солнца. Ветра нет. Не шелохнутся, не двинутся зеленые сарафаны белоствольных березок. Мягкие тени лежат на траве. Прогалины пестрят солнечными бликами. Светло и чисто в березняке. Под деревьями, склонив головки, дремлют синие колокольчики. На полянах засилье лилово-красных цветов иван-чая, скромно белеют лепестки нивянки, золотом поблескивает зверобой.

Как в сказочном царстве, завороженный, неподвижный стоит лес. Бабочки медленно, будто опавшие листья, кружатся в воздухе и опускаются на цветы. Тишина необыкновенная. Слышится только сухой треск кузнечиков. Без отдыха тянут они свою однообразную песню. И кажется, будто лес этот как замер, так и стоит неподвижно тысячи лет, и тысячи лет без устали трещат и трещат кузнечики.

На опушке в лицо жарко пахнул медовый воздух. Поднял голову — липа. Сотни пчел с легким гудением кружат среди листвы.

Неохотно вышел Игорь из лесу. Остаться бы здесь, идти медленно и бездумно от поляны к поляне.

Раздвинул руками кусты. Впереди, на обширной прогалине виднелась деревушка: десятка два изб по краю оврага. Ближе — несколько длинных одноэтажных построек, зеленый забор и ворота с аркой. По высокой траве носились с сачками ребята. Детдомовские девочки в одинаковых синих юбках и белых панамах собирали цветы.

— Петька, Петька, — кричал кто-то. — Иди сюда, Петька! Я жука поймал! Где ты, Пе-е-етька-а?

Подходить ближе к пионерлагерю Игорь не хотел. Увидит кто-нибудь из знакомых, скажет маме. Опять неприятность. Вместо занятий сынок в лагерь бегает.

Написав короткую записку, подозвал черноволосого мальчугана, пробегавшего мимо.

— Тебя как зовут?

— А что? Колька…

Мальчишка с любопытством смотрел на дяденьку, появившегося вдруг невесть откуда. Может, это шпион? Только шпионы не такие. Они злые и страшные. А этот молодой. Улыбается весело, зубы белые-белые. И потом шпионы не носят тапочек на босу ногу и старых тюбетеек.

— Ты, Колька, вожатую Настю Коноплеву знаешь?

— Ага. В третьем отряде.

— Молодец. Только ухо не ковыряй, проткнешь… Вот лети, отдай Насте записку. Но чтобы никто не видел.

— Вы сами сходите, дяденька. Мне Петьку найти надо. У него коробка моя.

— Самому нельзя. Тут дело секретное.

— А какой секрет? — загорелся мальчишка.

— Я тут ежа караулю, — придумал Игорь. — Нору видишь? Ежик спрятался, мне отойти нельзя.

— А еж для нас?

— Конечно. Зови скорей Настю, мы с ней поймаем.

— Я мигом! — Мальчишка побежал к лагерю, оставляя за собой седую полоску примятой травы.

Игорь хотел сесть, посмотрел на землю и весело хмыкнул. Возле ног — красная шляпка подосиновика. Рядом — второй гриб. Сорвал и залюбовался ими: крепкими, будто точеными, с белыми пятнистыми ножками. Ползая на коленях, нашел еще два. А когда поднялся, увидел Настю. Она торопливо шла к лесу. Все быстрей, быстрей, и вот не выдержала, оглянулась и припустилась бегом. Наклонившись вперед, придерживая руками развевающуюся юбку, летела птицей, то по пояс скрываясь в траве, то на кочках поднимаясь вдруг во весь рост.

У Игоря радостно запело сердце: «Ко мне бежит!»

Хотел пошутить, спрятаться — пусть поищет. Но не решился. Понял — обидит ее. Окликнул негромко:

— Настя!

Остановилась рядом, бурно дыша, протянула тонкую руку, долго не отнимала ее, повторяя:

— Игорь, здравствуй! Здравствуй, Игорек!

А ему было неловко, не мог смотреть в глаза. Пришел ведь не ради нее, ради дела. Скрывая смущение, сказал ворчливо:

— Волосы растрепались, давай приглажу.

— Пойдем дальше, в лес. Здесь ребята…

Схватив за руку, бегом потащила его в березняк.

Настя сильно загорела. Все смуглое: и похудевшее лицо, и шея, и девчоночьи узкие плечи. Только под лямками красного сарафана кожа осталась светлой. Босые ноги в царапинах, как у мальчишки, волосы выцвели, порыжели.

— Ну, поправь.