Неизданный дневник Марии Башкирцевой и переписка с Ги де-Мопассаном

Довольны ли вы моим послушанием? Если да, оторвите от жилетки еще одну пуговицу и думайте обо мне, когда сгущаются сумерки. Если нет… тем хуже! я нахожу, что дала вам достаточно в обмен за ваши фальшивые признания.

Осмелюсь спросить, кто ваши любимые композиторы и художники? А что — если-б я оказалась мужчиной?

(К этому письму приложен был рисунок, изображающий полного мужчину, спящего в кресле под пальмой на берегу моря. Возле стоит стол, на нем кружка пива; на краю стола потухшая сигара).

* * *

3 Апреля 1884 г.

Милостивая государыня! я провел пятнадцать дней в Париже, и так как я оставил в Каннах кабалистические знаки, по которым адресую вам письма, то я не мог раньше ответить.

А затем, знаете сударыня, вы меня страшно напугали! Вы мне цитируете одним взмахом пера, не предупредив меня, Ж. Занд, Флобера, Бальзака, Монтескье, еврея Баахрона, Иова и ученого Шпицбубе из Берлина, и Моисея!

О! теперь я вас узнаю, прекрасная маска, — вы профессор шестого класса лицея Людовика Великого. Признаюсь вам, во мне уже давно шевелилось подозрение: ваши письма в самом деле отдавали нюхательным табаком. Посему перестаю быть галантным (был ли я таков?) и стану обращаться с вами, как с университетским служакой, т. е. как с врагом.

Ах, вы старый хитрец, старая пешка, старый грызун латыни, — вы хотели сойти за красивую женщину! И вы, наверное, пошлете мне ваши этюды, манускрипт, трактующий об искусстве и природе, с тем, чтобы я представил его в какой нибудь журнал и поговорил о нем в своей статье!

Какое счастье, что я вас не предупредил о своем пребывании в Париже! В одно прекрасное утро я увидел бы, как раскрываются двери и входит ко мне потертый старичок, кладет свою шляпу на пол и вытаскивает из-за пазухи сверток бумаги, перевязанный тонкой веревочкой. И он обратился бы ко мне со словами: «monsieur, я — та дама, которая…»

И так, господин профессор, отвечу все-таки на некоторые из ваших вопросов. Начну с того, что поблагодарю вас за некоторые подробности, любезно сообщенные мне о вашей наружности и ваших вкусах. Точно также благодарю вас за мой портрет, набросанный вами. Право, он похож на меня. Однако отмечу некоторые погрешности:

1) живот не так велик,

2) я никогда не курил,

3) я не пью ни пива, ни вина, ни алкоголя, ничего, кроме чистой воды.

В заключение, блаженное состояние за кружкой пива не есть моя любимая поза. Я гораздо чаще располагаюсь по восточному на диване.

Вы спрашиваете меня, какого художника из новейших я предпочитаю? — Миллэ.

Мой любимый композитор? Я питаю отвращение к музыке.

В действительности, я предпочитаю всем искусствам красивую женщину. Я ставлю хороший обед, настоящий обед, — редкостный обед, — почти на одну доску с красивой женщиной.

Вот мое profession de foi, господин старый профессор.

Я держусь того мнения, что если у человека есть какая-нибудь хорошая страсть, крупная страсть, ей нужно предоставить все место, пожертвовать для нее всеми другими; это я и делаю.

У меня были две страсти. Нужно было пожертвовать одной, и я немножко пожертвовал чревоугодием. Я стал воздержным, как верблюд, но прихотливым до того, что не знаешь, что в рот взять.

Хотите еще одну подробность? У меня страсть к спорту. Я держал большие пари в качестве гребца, пловца и ходока.

Теперь, после того, как я вам сделал столько признаний, господин грызун, расскажите мне о себе, о вашей жене, — ибо вы, конечно, женаты, — о ваших детях. Есть ли у вас дочь? Если — да, не забывайте меня, прошу вас.

Молю божественного Гомера просить за вас Бога, чтобы он даровал вам способность боготворить все прелести земной жизни.

Ги де-Мопассан.

Я через несколько дней переезжаю в Париж, 83, rue Dulong.

* * *

Злополучный золаист! Но это прямо восхитительно! Если бы небо было справедливым, вы были бы того-же мнения! Мне кажется, что это не только очень занимательно, но что здесь можно испытать самые тонкие радости, услышать поистине интересные вещи, если только быть абсолютно искренним. Ибо, в самом деле, наконец, с каким другом (мужчиной или женщиной) вы не найдете чего-нибудь такого, что приходится скрывать, или какую-нибудь предосторожность, которую приходится соблюсти? Между тем здесь вы имеете дело с абстрактным существом!

Не принадлежать ни к какой стране, ни к какому миру, быть всегда правдивым, тут можно бы дойти до широты выражения а la Шекспир…

Но довольно с нас подобной мистификации. Так как вы все знаете, я не стану ничего более скрывать от вас.

Да! милостивый государь, я имею честь состоять лицейской пешкой, как вы выражаетесь, и я вам докажу это восемью страницами моральных поучений… Слишком хитрый, чтобы приносить вам манускрипты, перевязанные бьющими в глаза бечевочками, я заставлю вас вкушать мои доктрины маленькими дозами…

Я воспользовался, милостивый государь, досугом святой недели, чтобы вновь перечитать полное собрание ваших произведений…

Вы, бесспорно, большой весельчак.

Я вас ни разу не прочел целиком и подряд. Впечатление поэтому отличается большой свежестью, и это впечатление…