Неизданный дневник Марии Башкирцевой и переписка с Ги де-Мопассаном

Париж.

Удобная гостиная и славный, тихий день. В этой гостиной я увидела пожилую даму, которую никак не ожидала встретить такой и потому преисполнилась к ней почтения и уважения. Она живет по Елисейской улице, № 4. Эта улица как-то подходит к ней, вернее, она сама подходит к этой улице и прекрасному Елисейскому саду, к этим большим и почтенным деревьям, к этим длинным гостеприимным ветвям.

Ах, если бы она помогла мне получить билеты!

Что касается К., то он весь поседеет раньше, нежели я у него что-либо попрошу.

Заседание состоится после завтрака. Я так взволнована этой погоней за билетами, что не могу ни читать, ни есть, ни одеваться. Весь Париж жаждет попасть туда, а ведь мест не слишком-то много!

Когда мы уселись, чтобы поехать в Версаль, Б. попросил разрешения сесть в том же вагоне. С ним было пять человек депутатов. Между ними находился и г. де-Бувиль и граф д’Эспёйль, выборы которого были признаны недействительными в шесть часов вечера.

Я ответила на его поклон и продолжала читать газету, нисколько не интересуясь им больше. Я слушала этих господ, но сама говорила мало.

Вдруг среди разговора он вынимает из кармана кучу билетов и говорит:

— Я взял их у своего отца… специально заходил к нему для этого.

Сегодня утром я сказала ему, что у его отца восемь билетов. А узнала я об этом еще вчера от Г. Он говорит, будто я обыкновенно пишу ему всегда в тот самый день, когда нужны билеты, так что у него уже ни одного не остается. В этот раз я еще, слава Богу, не написала ему, да и никогда больше не буду ему писать. Тетя взяла у него два билета в депутатскую ложу.

Места у нас были хорошие. Наблюдать было интересно. Г. казался бесконечно веселым, вероятно, от мысли, что ему удалось избавиться сегодня от заседания.

Во время послеобеденного заседания палаты я заметила, что рядом со мною сидит очень красивая женщина. Так как смотрели в нашу сторону, то я захотела точно узнать, на кого из нас смотрят, и отодвинулась в угол, подальше.

Взоры последовали за мною, в мое убежище.

Мне бы даже следовало совсем не говорить с этим господином. Но я предпочла смеяться над ним и все время только и делала, что насмехалась. Надо отдать ему справедливость, он умеет мне отвечать. Теперь тетя в восхищении. Раньше ее задевало, что другая женщина привлекала к себе внимание; она не может выносить, чтобы смотрели на кого-нибудь, раз я тут. Бедная тетя!

Я вернулась домой утомленная и осталась убежденной бонапартисткой, хотя и не соглашалась с… (я не знаю, хорошо ли я сделала, сказав это…) Он сказал нашим депутатам, что этим дамам, приехавшим из страны рассудительных людей, должны казаться странными здешние порядки.

Говорят, что К. не пройдет завтра, что выборы его будут отложены до октября.

На вокзале к нам присоединился г. Г., и мы вернулись домой вместе. В вагоне он представил нам Падуанского герцога, дядю этого кроткого М., и еще кое-кого.

Говорили о политике, об искусстве, о ниццском обществе времен империи, от которого еще сохранились кое-какие остатки. Я рассказала им некоторые новости из жизни этих остатков имперского beau monde’a.

Должно быть я была мила и говорила умно, потому что меня слушали, казалось, с большим удовольствием, — особенно Падуанский герцог. Не правда ли, приятно ехать в Версаль и возвращаться оттуда в обществе бонапартистских депутатов?

— Скажите, пожалуйста, как… Какого мнения ваша партия о К.? Кто ваш герой? Кто ваш оратор? Кто вас защищает?

— Нельзя, конечно, отрицать… как бонапартист… как оратор он имеет крупные достоинства… Но он совсем не тот человек, за которого многие его принимают, К.[9] не смельчак и сорванец, каким его считают. Ни разу в жизни он не кипятился. Всегда он действует по расчету, и только по расчету. Надо сознаться, что он великолепно играет раз принятую на себя роль! Чему действительно надо удивляться в нем — так это его поразительному хладнокровию, которое никогда ему не изменяет. Но мужество?..

— Что же, мужество!..

— Понятно, нельзя совершенно отрицать за ним мужества. У него было 17 дуэлей, и некоторые из его противников стреляли лучше его. Но он ловок, почти так же ловок, как и мужествен. Это в полном смысле южанин, вплоть до ловкости.

Так, например, ему как-то удалось удивительным образом выпутаться из истории с Клемансо и еще с одним.

Если бы он принял их вызов, то это значило бы идти на верную смерть. Будь он действительно тем смельчаком, каким его считают, он не стал бы рассуждать. Но он сказал себе: меня все знают, меня ожидает блестящая будущность, женщины благосклонно относятся ко мне… и он не дрался. Удивительнее всего в этой истории то, что все нашли его правым!

Что касается меня, то я порицаю его за это, потому что, по моему, когда оскорбление нанесено, нужно…

Пятница, 5 июля 1878 г.

Я была с госпожой Гавини на панихиде, торжественным образом устроенной за упокой души этой бедной испанской королевы.