Нейропат

Она смахнула мокрую от слез челку, посмотрела на Томаса полными такой муки, такими ранимыми глазами. Она казалась такой искренней, такой брошенной и беззащитной. Такой настоящей.

Они поцеловались. Это был медленный, нежный и обнадеживающий поцелуй. У Норы был привкус мяты.

Тут же губы ее отчаянно впились в его губы. Ее руки блуждали по его спине. Она прижалась к нему. Он стиснул ее правую грудь, почувствовал ее дыхание у себя во рту.

Левой рукой он задрал ее юбку и просунул ладонь дальше, между бедер, коснувшись теплого мягкого хлопка. Теперь она совсем задыхалась. И не отпускала его, обхватив его член холодными руками.

Он разорвал ее трусики и прижался к этому влажному, горячему. Она перебросила ногу через его бедро, и внезапно, ошеломительно он вошел в нее.

«Нет», — шепнуло что-то у него внутри, но было слишком поздно.

Она вскрикнула, ее влажные губы проехались по его щеке. Он толчками входил все глубже и глубже.

— М-м-м, — стонала она, — м-м-м...

Она вцепилась в него руками и ногами, и он ощущал этот мягкий, умоляющий, жаждущий центр, средоточие всего. Ненасытный рот.

— Наверх, — выдохнула она.

Он отодвинулся. Теперь все происходило слишком быстро. Ему хотелось насладиться ею, ласками, исходившим от нее ощущением, запомнить его. Он хотел, чтобы она пришла к нему так же, как приходила к Нейлу.

Он поднял на руки свою драгоценную ношу и понес ее через холл к лестнице. Она смотрела на него сквозь распухшие веки.

— Я скучала по тебе, Томми, — шепнула она.

Они медленно разделись; прослойка телесной памяти еще не успела истончиться, жар напряженных тел притягивал их друг к другу. Потом она встала перед ним, уже не юная, но все еще великолепная. Как могла такая женщина...

Он вжал ее в кровать. Слезы ручьем текли из ее глаз.

— Хочу, чтобы мне вернули моего мальчика, — пробормотала она. — Моего малыша.

Слова из другой песни.

Томас поглядел на нее, и его снова охватил ужас. Она перекатилась с боку на бок, а он, голый, клубком свернулся за ее спиной. Он прижался к ней между ее ног, не входя внутрь. Держал, пока ее тело вздрагивало от рыданий. Рукой приглаживал, расчесывал ее волосы.

Так они пролежали молча какое-то время, кожа стала липкой, несмотря на жар тел. Складка подушки больно впилась ему в щеку, но он не пошевельнулся. Боль превратилась в точку, место, на котором можно сосредоточиться, нечто удерживавшее его здесь, заставляя прижиматься к вздрагивающему телу своей бывшей жены.

Фрэнки был их ребенком, связью, которую не могла разрушить никакая скопившаяся между ними горечь. Чудеса легко забываются, а когда их все-таки припоминают, то они часто кажутся нелепыми. Мужчина, обжигающий своей спермой жену, биология крови и слизи, а затем снова — жизнь, еще один потрясенный до глубины души человек, прорывающийся сквозь вездесущую черную завесу.

Несмотря на Сэм и растущее в нем чувство сожаления, казалось правильным, что он вот так обнимает Нору. Словно замкнулся круг.

— Мне всегда нравился этот пододеяльник, — пробормотала Нора, поглаживая ткань с цветочным орнаментом.

Сквозь окна доносились крики чужих детей, послеполуденное солнце приобрело своеобразный медный оттенок. Воздух был жаркий и влажный, пропахший виной.

Его мужество стало зыбким, как песок. Слова Норы из протокола крутились, разматываясь у него в голове.

«Он не был Нейлом...»

Что-то яростное, звериное пронизало его. Внезапно, необъяснимо он понял всю правоту Ветхого Завета: вина лежала на ней... Не на нем. Не на отце, который спал, когда украли его сына.

— Почему, Нора? — услышал он как бы со стороны свой голос.

Она высвободилась из тесно сжимавших ее рук и повернулась к нему. Взгляд ее стал тяжелым и злым, почти порочным.

Но голос оставался будничным, так она могла рассказывать о покупках или говорить с сослуживцами.

— Я хочу, чтобы ты убил его, Томас. Пообещай, что убьешь его.

Нейл. Разрушитель миров.

Томас наблюдал за Норой, стоя у калитки. Она сложила вещи Рипли в свой «ниссан», затем, робко помахав рукой, направилась к Миа. «Передай привет старому педику»,  — говорила она всегда, заставляя Томаса вздрагивать. По какой-то непонятной причине она вечно настаивала, что может употреблять это словечко, поскольку она женщина.

Томас попросил передать Рипли, что любит ее. Попрощаться у него не хватило сил.

И, хотя это не входило в его привычки, на обратном пути заглянул в почтовый ящик и выгреб оттуда кучу разных счетов и еще что-то, похожее на очередной мусорный компьютерный диск компании AOL — ну, когда они перестанут его доставать! Но его внимание привлекло отсутствие цветного штемпеля на коробочке. Он перевернул ее и замер.

Кто-то темно-синим фломастером написал: «ПАИНЬКЕ».

Диск просвечивал сквозь прозрачный пластик, как нож. Томас вернулся к двери, руки его тряслись.

«Нет-нет-нет-нет-нет...»

При мысли о Фрэнки на глаза у него навернулись слезы.

«Умоляю, Господи... Умоляю!»

Он споткнулся о коврик. Конверты посыпались на пол.

«Только не мой мальчик...»