Нейромант. Трилогия «Киберпространство»

Лос-Анджелес – это была плохая мысль, и я провел там две недели. Лос-Анджелес – Диальтина страна в чистом виде, родина Мечты, натуральное минное поле, где можно подорваться на осколках Мечты в любой миг. Я чуть не разбился на виадуке у Диснейленда, когда шоссе развернулось, как оригами, в несколько десятков полос и я принялся лихорадочно лавировать между стремительными хромированными каплями с акульими плавниками. Хуже того, Голливуд кишел людьми, слишком уж напоминающими ту пару, которую я видел в Аризоне. В итоге я нанял итальянского режиссера, который, дожидаясь у моря погоды, подрабатывал печатью-проявкой и кафельными работами; он распечатал все пленки, которые скопились у меня по Диальтиному проекту. Сам я и смотреть на негативы не хотел. Но Леонардо ничего не почувствовал, и я, перетасовав отпечатки, как колоду карт, отправил их авиапочтой в Лондон. Потом вызвал такси и поехал в ближайший кинотеатр, где крутили «Бордель под свастикой», и всю дорогу дотуда сидел зажмурившись.

Поздравительная телеграмма от Коэна догнала меня через неделю в Сан-Франциско. Диальта была в восторге от фотографий. Коэну особенно понравилось, как я «проникся проектом», и он был бы, мол, очень не прочь при случае поработать со мной еще раз. В тот же день я заметил над Кастро-стрит летающее крыло, но какое-то не очень убедительное – тут и в то же время не тут. Я метнулся к ближайшему киоску и набрал столько газет, сколько смог унести, с передовицами о бензиновом кризисе и опасностях атомной энергетики. Я вдруг решил, что надо срочно лететь в Нью-Йорк.

– Куда катится мир, а? – сказал киоскер, тощий негр с плохими зубами и в явном парике.

Я кивнул, нащупывая мелочь в кармане джинсов; думал я лишь о том, как бы поскорее найти в парке свободную скамейку и погрузиться в убедительные свидетельства нашей нынешней почти антиутопии.

– Но могло быть и хуже, – добавил он.

– Ну да, – сказал я, – могло быть куда хуже. Идеальный мир – вот чума.

И я зашагал по улице с пачкой концентрированной катастрофы под мышкой, а он все смотрел мне вслед.

Осколки голографической розы [130]

Тем летом Паркера мучила бессонница.

Временами в сети падало напряжение, и внезапные сбои дельта-индуктора болезненно резко выталкивали его в сознание.

Чтобы не просыпаться, он черной изолентой примотал индуктор к работающей от батарей деке ПСВ и с помощью переходников и миниатюрных зажимов-крокодилов замкнул их друг на друга. Потеря тока в индукторе переключала деку на воспроизведение.

Однажды он купил по случаю кассету ПСВ, которая начиналась с того, как субъект засыпает на пляже. Записывал ее молодой светловолосый йог с идеальным зрением и невероятно острым восприятием красок. Парнишку отвезли на Барбадос с единственной целью подремать и проделать утреннюю зарядку на мелком песке частного пляжа. На прозрачной ламинированной обложке микрофиши пояснялось, что одной лишь силой воли йог способен пройти через «альфу» к «дельте». Паркер, который уже два года не мог спать без индуктора, еще удивился тогда, как такое возможно.

Ему лишь однажды удалось высидеть весь фильм, хотя теперь он уже знал каждое ощущение на протяжении пяти субъективных минут. Самым интересным фрагментом ему казался мелкий монтажный ляп в начале рутинных дыхательных упражнений: беглый взгляд вправо, вдоль белого пляжа, выхватывает фигуру охранника, патрулирующего проволочную изгородь… черный автомат переброшен через плечо.

Пока Паркер спал, из энергетических систем города утекало электричество.

Переход от дельты к дельта-ПСВ – темное вторжение в чужую плоть. Привычка смягчает шок… Холодный песок под обнаженными плечами. В утреннем ветерке штанины потрепанных джинсов хлопают по голым коленям. Скоро парнишка окончательно проснется и примется за свою «Ардха-Матсиендра-что-то-там». Чужими руками Паркер стал нащупывать в темноте деку ПСВ.

* * *

Три утра.

Сварить себе кофе, светя в чашку фонариком, пока наливаешь кипяток.

Записанные утренние сны тают: увиденный чужими глазами темный плюмаж кубинского парохода бледнеет вдали вместе с горизонтом, к которому он карабкается, переползая с волны на волну, по серому экрану сознания.

Три утра.

Пусть вчерашний день расположится вокруг тебя плоскими условными зарисовками. Что говорил ты… что сказала она… смотрел, как она собирает вещи… вызывает такси. Как ни перетасовывай, они все равно складываются в одну и ту же микросхему, иероглифы сходятся к центральному компоненту: ты стоишь под дождем, кричишь на таксиста-рикшу.

Лил дождь цвета мочи – кислотный и кислый. Водитель обозвал тебя задницей, а заплатить все равно пришлось вдвое. У нее было три места багажа. В респираторе и защитных очках рикша походил на муравья. Нажимая на педали, он исчез за пеленой дождя. Она не обернулась.

Последнее, что ты видел, – гигантский муравей, показывающий тебе средний палец.

* * *