Неясный профиль

Теперь он говорил как Серый Волк, но мне все меньше хотелось быть Красной Шапочкой. С другой стороны, нужно признать, что, если мои опасения были необоснованны, я поставила Юлиуса в щекотливое положение. Он ведь тоже не мог прямо сказать, что у него не было никакого желания спать со мной, – тогда, возможно, двусмысленность его ответов была простой формой вежливости. Едва эта мысль промелькнула у меня в голове, как я лихорадочно за нее ухватилась. Это меня очень устраивало. Оказывается, все было ясно и просто. Перебирая в памяти наш разговор, я пришла к выводу, что поведение Юлиуса – это поведение мужчины, уставшего от женщин или разочаровавшегося в них. Юлиуса интересовали только власть, деньги и – так, побочно – одна милая молодая женщина, которой он старается помочь. Все остальное – плод моего воображения и воображения Дидье, которому из-за повышенной чувствительности везде мерещатся бурные страсти. Я перевела дух. Вздохнуть свободно я еще не могла, но, по крайней мере, сделала все, что в моих силах, не выставив себя смешной и действуя чистосердечно. Если же Юлиус лелеял какие-то коварные замыслы, мое беспокойство и возмущение должны были открыть ему глаза. Я несколько оживилась. Мы вспомнили вечер в Опере, я похвалила Юлиуса за быструю реакцию, он меня – за находчивость, мы обменялись несколькими сочувственными фразами по поводу Дидье, несколькими шутками в адрес мадам Дебу, и он отвез меня домой. В машине он взял меня под локоть и, похлопывая по руке, весело болтал, как школьник. Поразмыслив, я теперь испытывала некоторый стыд перед этим неловким, но честным человеком: это же надо было заподозрить его в таком вероломстве. Бескорыстие – не пустое слово. И если старший брат Дидье, будь у него хоть трижды красивые глаза и большие руки, не может этого понять, тем хуже для него. Осуждать и презирать легко – даже слишком легко. Завтра я поговорю с Дидье и попытаюсь его разубедить. Решительно, я была права, когда так долго колебалась, пускаться ли мне в эти смешные объяснения. Надо всегда следовать своей интуиции. Правда, в моем случае есть один недостаток: интуиция подсказывает мне абсолютно противоположные вещи. В следующий раз, когда опять буду в «Салина», я все-таки попытаюсь распробовать ромовую бабу. Я так и не могла сказать, можно ее есть или нет.

Когда я поднималась к себе, меня окликнула консьержка. Она протянула мне телеграмму. В ней говорилось, что Алан очень болен, что мне нужно срочно вылететь в Нью-Йорк и что билет на мое имя заказан в Орли. Подпись матери Алана. Я тотчас позвонила в Нью-Йорк и попала на их дворецкого. Да, мистер Эш в больнице, нет, он не знает почему, а миссис Эш действительно ждет меня как можно скорее. Это не могло быть хитростью. Его мать слишком ненавидела меня, как и всех остальных, кто любил ее сына, чтобы сделаться орудием любовной уловки. У меня оборвалось сердце. В отчаянии я стояла посреди комнаты, заваленной журналами по искусству и казавшейся теперь ненужной декорацией. Алан болен, Алан, может быть, при смерти. Эта мысль была непереносима. Ловушка Нью-Йорк или нет, мне надо было спешить. Я позвонила Юлиусу, он был безупречен. Он нашел мне самолет, улетавший через четыре часа, забронировал место, заехал за мной и отвез в аэропорт с самым невозмутимым видом. Когда я прощалась с ним у паспортного контроля, он попросил меня не волноваться. Он тоже должен лететь в Нью-Йорк на будущей неделе, и он постарается ускорить свой приезд. В любом случае он позвонит мне завтра утром в отель «Питер», где у него постоянно забронирован номер и где он просит меня остановиться. Ему будет спокойнее, если он будет знать, где меня найти. Я на все соглашалась, ободренная его любезностью, спокойствием и умением все организовать. Когда я увидела его издали, такого маленького, машущего мне из-за барьера, мне показалось, что я и в самом деле расстаюсь с очень дорогим другом. За эти три месяца он действительно стал моим покровителем – в самом благородном смысле слова.