Негр Артур Иванович

Абрам и добровольцы рванули со всех ног. Падали, катились вниз, но бежали. По ним стреляли. Быстрее унестись прочь, в темноту, чтобы слиться с ней, желал каждый из бежавших. Вдруг в голову Абрама что-то врезалось с такой силой – моментально пронзила немыслимая боль, мышцы свела судорога, ноги сами останавливались. Он поднял голову и руки к ночному небу, словно хотел зацепиться за него, и продолжал падать. Ему удалось сделать еще шаг, второй... он стал на колено...

– Лейтенант убит! – услышал вопль, погружаясь в темноту.

«Я убит?!» – подумал Абрам, не смиряясь с этими простыми словами и пытаясь встать. Тогда он закричал звездам в небе, прося у них помощи, закричал по-русски:

– Не хочу!!!

– Держите Петрова! – послышалось очень далеко.

Как подкошенный, он упал на руки солдат. Взрыв!!! И все...

* * *

Авария выбила Павла Гарелина из привычной обоймы.

Дни и ночи напролет отлеживает Гарпун бока, а костыли стали неотъемлемой частью передвижения. Скверно. Бытовые проблемы его не беспокоили, преданные тины и герлы наперебой обеспечивали его уходом и заботой. Но настроение было препаршивое, он с трудом пережидал срастание костей.

И сделал Павел неожиданный для себя вывод: лучше смерть, но не инвалидность. Это сейчас команда на пупе перед ним вертится, знают, что Гарпун выключился всего-то на время. А если б навсегда? Вопрос имеет однозначный ответ: убогим и калекам нет места на пароме Вселенной. Сам так учил их. Стало быть, и его столкнут с парома при подходящих условиях. Ранее он не задумывался над временем, отпущенным конкретно ему, зато сейчас появилась возможность пошевелить извилинами; глубоко в сознании засела мысль: не долгожитель он на этом свете. И если честно, мысль страшила.

Смерть была для него не свидетельством состояния человека, а неким образом, конкретным и реально существующим, он верил в нее, как верят в бога. Почему нет? Почему обязательно надо верить либо в бога, либо в партию? Павел считал себя жрецом смерти, могущественного божества. Убивая, он не раз видел, как умирают: всем им было больно и страшно, да еще эта безмолвно-отчаянная мольба во взгляде... Внутри Павла зарождался легкий трепет превосходства и, как сковывает мышцы крепотура после возобновленных тренировок, так и тело попадало в плен необъяснимого вожделения. Он не садист, мучающий жертву долго и изнурительно, Павел делает дело быстро. Просто в такие моменты он физически ощущает присутствие Смерти, ее дыхание в затылок. Именно в ней есть что-то очень чувственное, запретное, а оттого страстно желаемое. А потому она, Смерть, в его фантазиях представлялась реальной, с темными, безразличными глазами, одинокая и опустошенная.

Другой содрогнулся бы от ужаса – крыша поехала, а Павел видел в ней непередаваемую красоту, его влекло сжать несуществующее тело в объятиях и прижать губы к безжизненным устам. Стоило только повернуть голову, и он встретится с ней лицом к лицу... Но у ног то, что было человеком, становилось неодушевленной массой, а его божество растворялось в пространстве... Сумасшествие? Нет. Бред, навязчивые идеи, галлюцинации Павлу чужды. Образ его божества скорее поэтический, а не плод гнилой психики. По натуре Павел – романтик, одинокий рыцарь, свободный от всякого рода условностей. Кстати, последний раз дыхания в затылок прекрасной дамы он не чувствовал... Результат: Веремеева смылась с ниггером, а у Павла перебита конечность. Мистика? Вполне может быть. Или то был своеобразный знак, не суливший удачи на будущее?

Примерно так размышлял Павел, лежа на старом диване. Виноградная беседка тщательно оберегала от жарящего солнца, а легкий ветерок иногда шуршал в листьях, играл в волосах Павла, не давая прохлады.

Гарелин целиком снимал частный дом на окраине. Хозяева смотались в поисках лучшей доли куда-то очень далеко, чуть ли не в загранку, а усадьбу оставили на попечение соседей с пожеланием сдать дом хоть кому. Соседка, отдавая ключи, потребовала полного порядка, и обязательное условие – уход за садом и огородом на двадцати сотках. Не хило? Плевое дело. Павел пригнал парней, мол, подсобите, те чуть не носом взрыхлили землю в два счета, разбили грядки и покидали семена, о которых он имел смутное понятие.