Нефтяной фронт

С высоты развернулась страшная панорама отступления наших войск. Внизу пылали хутора и станицы, армейские части отходили где колоннами, где разрозненными группами. На задымленной земле рвались снаряды, стояла брошенная техника. Над Армавиром я с тревогой глянул вниз: «На аэродроме – танкетки! Немецкие танкетки!» А пилот тем временем шел на посадку.

– Что ты делаешь?! – закричал я, не слыша своего голоса в треске мотора. – Поднимайся! Немцы!

– Нет! – пилот обернулся, покачал головой: – Это наши!

Но я-то видел в бинокль на боковинах танкеток белые кресты, а потому выхватил наган и приставил его к затылку пилота.

– Ах, мать честная! – закричал я не своим голосом – Если сядешь – застрелю!

Пилот сдрейфил и, набрав высоту, взял курс на Краснодар.

– Что же ты делал, сукин сын? – спросил я его на аэродроме.

– Товарищ Байбаков! – признался пилот. – Моя жена и дочь в Армавире.

Пилота хотели тут же расстрелять, но я вмешался – и его отправили на фронт, в штрафной батальон.

Штаб фронта я отыскал в станице Белореченской. Там и встретился с Буденным. Семен Михайлович в подштанниках и нательной рубашке отдыхал на завалинке. В довоенное время мы с ним уже встречались, когда он был заместителем наркома по сельскому хозяйству, – решали вопросы обеспечения вверенной ему отрасли нефтепродуктами. Между нами установились хорошие отношения. Он был приятным человеком.

– Семен Михайлович, давайте команду на уничтожение промыслов.

– Коля, не торопись. Моя кавалерия остановила танки.

Когда мы направились к двухэтажному дому, кавалеристы, стоявшие у плетня кучкой, возбужденно переговаривались…

– Она вертится, проклятая, а я ее горючкой и, шарахнул. Они, как крысы, повыскакивали.

– А я их шашкой достал, – усмехнулся черноглазый кубанец. – И чтоб они нас?.. Ни в жизнь!..

Кавалеристы видели, как быстро крутится танкетка на месте, но смекнули, что маневренность лошади больше, и им удалось поджечь бутылками с горючей смесью десять танкеток на подступах к реке Белой, а Буденному доложили, что уничтожили танки.

Не обошлось, конечно, без жертв и с нашей стороны – погибло несколько кавалеристов.

– Семен Михайлович, имейте в виду, что тылы немецкие отстали, а это передовые части, и они увлеклись. Я с самолета видел…

Буденный медлил с разрешением на проведение спецмероприятий на нефтепромыслах. Он, видимо, продолжал верить, что кавалерия остановит немцев. На самом деле положение оказалось более сложным: я видел, как быстро отходили наши войска. Вспомнил, как Сталин покрутил пальцем у виска, давая понять «ищи сам альтернативу на месте», и решил действовать с учетом ситуации. Здесь я на сто процентов был убежден, что мы немцев не задержим, а они, захватив нефть, смогут обеспечить свой фронт горючим, и это будет содействовать исходу войны в пользу гитлеровцев. По телефону я дал нефтяникам приказ – приступить к уничтожению скважин, а сам сел в машину и направился на промыслы. Не успел я доехать до станицы Апшеронской, как меня разыскал по телефону член военного совета Южного фронта Каганович и дал команду приступить к ликвидации промыслов, тем самым укрепив меня в собственной правоте. Работы развернулись полным ходом под боком у немцев, ибо они уже подошли к станице Апшеронской, где начинались нефтепромыслы Краснодарского края. Электростанцию в Апшеронской уничтожали под автоматным и пулеметным обстрелом гитлеровцев.

Трудно передать состояние людей, взрывавших то, что недавно создавалось своими руками. При подрыве первых нефтеперекачивающих и компрессорных станций невозможно было сдержать слезы. Но понимая, что врагу не должна достаться наша нефть, мы быстро и вовремя реализовали все разработанные мероприятия.

С приближением фронта был организован демонтаж предприятий и нефтяного оборудования, которые отправлялись на Восток. До августа 1942 года нам удалось эвакуировать в восточные районы около 600 вагонов с таким оборудованием, а также вывезти добытую сырую нефть для переработки в Грозный.

В Хадыжах – центре нефтяной промышленности края – взрывники и специалисты-нефтяники подчищали последние «мелочи», когда прибыл Каганович. Сюда из станицы Белореченской перебазировался штаб фронта, и Каганович на правах члена военного совета осматривал промыслы. Ни одна скважина уже не работала, а значительная часть наземного оборудования – компрессоры, станки-качалки, электрооборудование – была заранее, до уничтожения скважин, демонтирована и вывезена, здания взорваны.

Дотошно ознакомившись с консервацией одной из скважин, Каганович поинтересовался:

– Сколько потребуется времени, чтобы снова пустить скважину?

– Трудно сказать, пожалуй, легче пробурить новую скважину… – ответил я.

Ровно через сутки наступила критическая минута – необходимо было уничтожить все, что подлежало уничтожению в последнюю очередь. С промыслов мне сообщили, что в районе Кабардинки появились немецкие части, идет перестрелка, уничтожаются последние объекты. Учитывая близость немецких войск срочно сообщил Кагановичу о том, что есть угроза прорыва немцев в районе Хадыжей, где находился штаб фронта.

– Что вы паникуете! – кричал Каганович по телефону.

– Посылайте разведку, убедитесь.

– Войска надежно держат район! – не слушая возражений, кричал он.

Однако не прошло и пятнадцати минут, как был дан приказ о срочной эвакуации штаба фронта в Туапсе. Мы же остались, чтобы полностью уничтожить остатки промыслов, и, только когда взорвали последний объект – электроподстанцию, двинулись в путь, по Малому Кавказскому хребту В связи с интенсивным обстрелом и бомбежками единственной дороги Хадыжи – Туапсе мы пробирались до Туапсе лесами и горными дорогами. Уходили с теми, кто потом должен был остаться у партизан.