Неформал

….Кутузов – это мой двоюродный дядя. Самый близкий родственник. Спросите, почему я тогда ничего о своих родителях не помню, раз двоюродный брат мамы до сих пор живой? Да потому. Не рассказывает он мне ничего ни о маме, ни об отце. Совсем ничего. Нормальная, говорит, семья была, как у всех. А откуда я знаю, какая она у всех? У меня же семьи нет. И ни одной фотки не сохранилось. Ни на бумаге, ни в лаймере, ни в сети. Чудеса, да и только! Хотя какой с него спрос, с инвалида войны? У Кутузова ног нет, контужен, одного глаза тоже нет, потому и Кутузов. А по-настоящему его зовут Анатолий Рудаков. Живет он на пятом этаже в каморке под крышей. Комната четыре на четыре, кухня три на три, туалет с душем, плита на две конфорки. И пенсия – чтоб с голоду не сдох. Так что злой он, как черт, не подойди к нему, сразу ругаться начинает. Но иногда он напивается, и тогда с ним хоть поговорить можно. А еще он лаймеры чинит и разную старую технику. Меня терпит потому, что я ему иногда работу приношу или старые детали, которые по магазинам уже не найти.

Ну дошел я пешком до Кутузова, набрал его в домофоне. А он пьяный. Мне это даже на руку. Непонятно только, чего это он с самого утра начал?

Хотя кто его знает, может, он и не заканчивал еще со вчерашнего. Открыл он мне сразу, даже спрашивать не стал, зачем я пришел. Глаза красные, волосы дыбом. Зато веселый. Оказывается, друг его какой-то с фронта вчера вернулся. Живой и с деньгами. Подкинул Кутузову деньжат и обещал помочь с биопротезами. А то ведь как получается? Это по лаймеру завирают, что всем инвалидам войны ставят биопротезы, и бегают они на этих биопротезах, как будто и не воевали никогда.

Ерунда! От государства инвалидам ставят такие култышки пластиковые, на которых не то что бегать, спуститься с пятого этажа сложно. А чтобы биопротезы поставить, доплатить надо. Много надо доплатить. А откуда у инвалида деньги? Были бы деньги, разве пошел бы он в армию служить? Но потом Кутузов все-таки спрашивает:

– Че приперся-то? Че надо?

– Да ниче, – говорю, – хотел насчет последнего лаймера узнать, когда готов будет?

Неделю назад я притащил Кутузову лаймер Васьки-лысого. Я сначала его Джокеру отнес, но что-то у них там с Васькой не заладилось, и Джокер отказался его ремонтировать.

– Готов, – говорит Кутузов, – твой лаймер, пусть друган твой гонит пятьдесят еврашек.

Еврашками у нас евразийские доллары называют. У меня денег с собой, конечно, не было, последние деньги я на чай истратил, зашел в магазин и чаю купил ему же, Кутузову, в подарок, и я осторожно так спрашиваю Кутузова:

– Можно, я лаймер сейчас заберу, деньги у Васьки возьму и принесу завтра?

Думал, он сейчас, как обычно, ругаться начнет, но у Кутузова настроение было благодушное. Махнул рукой.

– Бери, – говорит. – А принесешь ну завтра, ну послезавтра! Я подожду!

Никогда еще Кутузов таким добреньким не был. Ну, думаю я, хоть тут повезло. Выложил я ему на стол пачку с чаем и говорю:

– Может, тогда чайку попьем?

А он обрадовался.

− Конечно, − говорит, − попьем, у меня и печенье есть, – и покатил на кухню, чай ставить. Очень он чай хороший любит. А мне стыдно так стало, ну просто невмоготу. Я же не просто так пришел, я же его обокрасть пришел!

Он как на кухне скрылся, так я на цыпочках к столу метнулся, открыл дверцу и в нижнем ящике нашарил то, за чем пришел, вместе с кобурой, посмотрел, чтоб на предохранителе был, а потом сунул его в карман куртки. Карманы у меня здоровые, ничего не видно. Судя по весу, пистолет заряжен был. А потом я лаймер под мышку сунул и на пороге кухни нарисовался, как ни чем не бывало.

– Знаешь, – говорю, – Толик, мне, наверное, идти надо, дело есть.

А он вдруг так повернулся ко мне на своей коляске и в глаза смотрит. И я вижу, что он все-все про меня понял. Услышал, наверное. И боль у него такая в глазах мелькнула, мелькнула и потом словно шторка в них опустилась.

– Ладно, – говорит, – иди, – а сам вздохнул так.

Никогда он при мне не вздыхал, да мы и не разговаривали почти. А потом, когда я уже в дверях стоял, он добавил:

– Ты, если что, его скидывай. А я заявление об утере сегодня подам. Если остановят, скажешь, нашел. Все понял?

Мне кровь в лицо бросилась от его слов. Я и не думал, что он все поймет, а он… Мне захотелось к нему на кухню вернуться, все рассказать, но я сдержался. Вряд ли он был бы этому рад. Сейчас каждый – сам за себя. В общем, постоял я в дверях, постоял, а потом говорю:

– Толик…

А он с кухни откликнулся так устало:

– Чего?

– Мне бы каунтер… А лучше два.

Он помолчал там, на кухне, потом снова вздохнул. А потом и говорит:

– Я посмотрю, что можно сделать.

И я ушел. И дверь так тихонько за собой прикрыл, что и неслышно почти, только собачка щелкнула. Очнулся я на улице. Стою, думаю, что мне дальше делать. Все карманы застегнул, чтобы ничего не выпало, капюшон накинул. Конечно, не хотел я, чтобы вот так жизнь моя повернулась, но видимо, не всегда человек решает, чему и когда быть. Столько событий, и все за два дня. Но за Шнурка я отомстить должен был. А значит, надо найти убийцу.

По Васькиному лаймеру я с Серегой связался.

Спросите, как так – все с лаймерами, а я – без? Да все просто: свой лаймер я продал в последние дни перед школой: надо было Ромбергу за следующий год оброк заплатить. Все лето батрачил в хозяйстве у какого-то ромберговского друга, но денег все равно мало дали. Ну, на самом деле, все, конечно, Чике платили, а уж он потом Ромбергу отдавал. Но мы ведь не лохи, все и так прекрасно знали, куда бабки уходят. Так что я теперь безлаймерный. В общем, связался я с Серегой. А Серега мне чего сказать может? Серега по-прежнему не в теме! Ну я так осторожненько у него порасспрашивал, мол, что там и как? Но бесполезно. Он мне еще рассказал так со вкусом, как мертвого Шнурка нашли, да как комиссаров БНБ набежало видимо-невидимо.

– Ну и откуда они понабежали-то? – спрашиваю я вроде бы невзначай, а сам ушки на макушке держу.

– Да че, откуда, – говорит. – На Щелковской знаешь управление ихнее? Ну вот оттуда. Это теперь их район.

– И че говорят? – спрашиваю я.

– Да че говорят! – злится Серега, – так и так, говорят, Сергей Валентинович, кто вашего друга убил мы не знаем, но обязательно найдем. Че, прикалываешься? Не знаешь, как бюреры допрос ведут? Да я рад был, что меня вообще выпустили! Там один сел в классе, по очереди всех вызывает и на полиграфе проверяет. А ты-то куда делся? – вдруг сообразил Серега. – Че-то тебя видно на последних уроках не было. Опять удрал? Ты чего творишь, тебе ж кранты придут, если еще одно замечание будет! Да и бюрер этот тебя сразу на заметку возьмет. Был – и нету!

Ну я ему и отвечаю:

– Ты, Серый, кончай бухтеть. Приходи лучше сам знаешь куда, дело есть.

А у нашей компании есть свое место, где мы встречаемся, если что-то произошло или просто одному побыть надо или еще какие проблемы. Это тебе не «Скала советов» в актовом зале, куда нас в детстве лидеры заманивали, это только наше.

Называем мы это место «Закат». Наверное, уже и так понятно, что видно оттуда, как солнце садится. На крыше это. Недалеко от интерната девятиэтажка стоит. Вот туда-то мы и пробираемся. Там несложно. Это со стороны кажется, что лестница высоко над землей болтается, но там сначала по стенке залезть можно, там есть несколько уступов. Да и потом не особо сложно, потому что там не обычная лестница, а такая, с круглой защитой вокруг тебя. Ну конечно, страшновато, но терпимо. Зато посторонние туда не лезут. Дом этот нежилой, там какие-то конторы производственные расположены, в общем, никому нет дела до этой крыши. Вот если бы там офисы банка были бы или еще что-нибудь такое, тогда конечно, сделали бы на крыше кафешку для сотрудников или пентхаус для начальства, а так никому не надо. А столовка у них вообще в подвале. Ну правильно! Работяг так и надо – в подвал, чтоб света белого не видели. Ну короче, крыша наша.