Недомут

Он читал карикатуры в газете "Правда" и мечтал не об отвлеченном наступлении коммунизма - в шахматах нет такого понятия, как социальный строй, - а всего лишь о совершенно земном событии, чистом, реальном: сокрущении НАТО. Карикатуры убеждали в неотвратимости мига и дарили все слова для праведности детской эсхатологии.

Вырос он, кстати, аполитичным, жизнь пронесла его мимо рядов направляющей силы общества. Встрепенулся вместе со всей страной в конце восьмидесятых и вволю поболел за истину, потом незаметно для самого себя разуверился: ну не за то боролись, чтобы напороться вместо справедливости на фьючерсы, дисконты и векселя! Чубайс так не походил на Жар-Птицу... впрочем, он проморгал тот момент, когда из поборника капиталистических норм снова превратился в аморфного гражданина.

А пока сто пятьдесят тысяч солдат покинули голодный испепеленный город, и всевидящий Нап повел их в довольные губернии, перед тем поколебавшись мыслью между тульскими складами, украинским хлебом и перезимовкой в Калуге. Радостное известие: Бернадот отхватил Финляндию, а персы обещали не затягивать открытие четвертого фронта. Хотя верить персам всегда рисково, Восток вообще оставался для прямых наповских аксиом кучей несуразного барахла. До следующей осени театр боевых действий заведомо не мог покинуть российских границ - Лешу радовали гарантии, воодушевляла пристойная численость основного ударного кулака и подкрепления, дошедшие до Смоленска. Огорчала непланированная историей гибель Бертье от казацкой пули в разъезде.

А если протянуть нить войны до двадцать пятого года? Игра всегда кончалась в Париже, союзники входили, а Нап отбивался до последнего батальона. Этот финал Леша не оспаривал у истории, он играл за свой результат: время и трупы. Максимальное число погибших он относил на свою заслугу как демиурга игры. Нап должен был положить больше, чем ему довелось - так звучала вторая цель, которая всегда выполнялось. А если три миллиона? А если пять? И - до двадцать пятого года?

Он не помнил точного числа развернутых игр. Все они начинались в июне 1812-го, а затем каждая текла по своему руслу. Как правило, новая игра перекрывала рекорд: первый раз он доигрался только до 1815-го, правда, без всяких пауз на Эльбу, его драма всегда кончалась один раз и не переигрывалась вновь на сто дней. Второй раз Европа расчерчивалась стрелками походов уже до 1818-ого. Число мертвых стараниями фантазии выросло на полмиллиона, в большинстве ими были русские, испанцы и немцы.

Франзуское поражение было не единственной страстью, равно сочувствовалось всем обреченным: монголо-татарским всадникам, немецко-фашистким оккупантам, ливонским рыцарям, Деникину, Колчаку. На фоне, как отмечалось, шахматного отношения к современной политике. Но если бы на его глазах НАТО растерли в прах, а прах занесли в исторические учебники тогда, наверное, американцы превращались в очередной предмет мысленных игр, он наслаждался бы с НАТО, как кот с мышонком, убил бы в своей голове три миллиарда человек и перенес развязку в третье тысячелетие. Америка бы все равно проиграла, но по сценарию, в котором выше поражения могла быть только победа.

Что самое забавное, исторические спектакли можно было разыгрывать в окончательно фантастичном мире. Так просто: берется контурная карта и доводится до живого, до реальных очертаний живых земель. Причем Леша волен сам назначать государственные порядки, названия, имена, разбираться с внутренней и внешней политикой. История эпох была прообразом, не более. Допустим, заготовкой служит карта Европы шестого века: Рим сожжен, Византия молода, королевства выросли, как грибы. Границы проведены пунктиром, на белом пространстве - ни одного названия.

Под лешиной мыслью рождался другой континент. Вотчина Хлодвига обзывалась каким-нибудь Зюгерландом, вандальские земли становились торговой республикой, в обыкновенных Перенеях возникал очаг сверхкультуры. Византия слыла аморфным ханством, а датские племена прорывались в Африку. Прелесть заключалась в постоянном раскачивании статус-кво. В разных уголках карта рождались удивительные люди. Они изменяли мир.