Недобрый час

– Не знаю, – сказала Тринидад. – Я проснулась и почувствовала – он лежит рядом, под моей москитной сеткой, такой тихонький; он сказал, что ничего мне не сделает, а хочет только со мной спать, потому что боится петухов.

– Каких петухов?

– Не знаю, – ответила Тринидад. – Так он мне сказал.

– А ты ему что сказала?

– Что если он не уйдет, я закричу и всех разбужу.

– И что же он тогда сделал??

– Кастула проснулась и спросила меня, что случилось, и я сказала – ничего, наверно, ей просто что-то приснилось; а он лежал тихий-тихий, будто мертвый, и я даже не слышала, как он вылез из-под сетки.

– Он был одет, – почти утвердительно сказал падре.

– Как он обычно спит, – сказала Тринидад, – в одних штанах.

– И он не пытался до тебя дотронуться?

– Нет, падре.

– Скажи мне правду.

– Я не обманываю, падре, – настаивала Тринидад. – Клянусь богом.

Падре Анхель снова поднял рукой ее подбородок и посмотрел в печальные влажные глаза.

– Почему ты скрывала это от меня?

– Я боялась.

– Чего?

– Не знаю, падре.

Он положил руку ей на плечо и начал говорить. Тринидад кивала в знак согласия. Потом, закончив, он начал тихо молиться вместе с ней. Он молился самозабвенно, с каким-то страхом, оглядывая мысленно, насколько ему позволяла память, всю свою жизнь. В минуту, когда он давал ей отпущение грехов, им уже начало овладевать предчувствие надвигающегося несчастья.

Резким толчком алькальд открыл дверь и крикнул:

– Судья!

Из спальни, на ходу вытирая руки о юбку, вышла жена судьи Аркадио.

– Он не появлялся уже две ночи, – сказала она.

– Черт подери, – выругался алькальд, – в канцелярии его вчера тоже не было. Я ищу его везде по неотложному делу, но никто понятия не имеет, где он обретается. Вы не знаете, где бы он мог быть?

Женщина пожала плечами:

– У шлюх, наверно.

Алькальд вышел, не затворив за собою двери, и зашагал в бильярдную, где из включенного на полную мощность музыкального автомата лилась слащавая песенка. Там он сразу прошел к отгороженному в глубине помещению и громко крикнул:

– Судья!

Хозяин, дон Роке, занятый переливанием рома в большую оплетенную бутыль, оторвался от своего дела и прокричал в ответ:

– Его здесь нет, лейтенант!

Алькальд двинулся за ширму. Там сидели группами и играли в карты мужчины. Судьи Аркадио никто не видел.

– Вот черт, – сказал алькальд, – то у нас в городке про всех все знают,

– Узнайте лучше у того, кто наклеивает листки, – посоветовал дон Роке.

– Отстаньте от меня с этой писаниной! – огрызнулся алькальд.

Судьи Аркадио не оказалось и в суде. Было девять асов утра, но секретарь суда уже дремал, лежа в галерее патио. Алькальд направился в участок и приказал трем полицейским одеться и пойти поискать судью Аркадио в танцевальном зале или у трех известных всему роду женщин. После этого он снова вышел на улицу побрел, не думая о том, куда идет. Внезапно он увидел судью в парикмахерской – лицо его было закрыто горячим полотенцем, а сам он сидел, широко расставив ноги.

– Черт подери, судья, – воскликнул алькальд, – я уже два дня вас ищу!

Парикмахер снял полотенце, и взору алькальда предстали опухшие глаза; на подбородке тенью лежала трехдневная щетина.

– Вы пропадаете где-то, а ваша жена рожает, – сказал алькальд.

Судья Аркадио вскочил на ноги:

– Дьявол!

Громко захохотав, алькальд толкнул его обратно кресло.

– Не валяйте дурака, – сказал он. – Я искал вас не поэтому.

Закрыв глаза, судья Аркадио снова откинулся в кресле.

– Заканчивайте, и пойдем в суд, – сказал алькальд. – Я вас подожду.

Он сел на скамейку.

– Где вы, черт возьми, пропадали?

– Здесь, – ответил судья.

Алькальд был не частым гостем в парикмахерской. Kак-то раз он увидел прикрепленное к стене объявление: «Говорить о политике воспрещается», но тогда оно покаялось ему естественным. На этот раз, однако, оно заставило его задуматься.

– Гвардиола! – позвал он.

Парикмахер вытер бритву о брюки и застыл в ожидании.

– Что такое, лейтенант?

– Кто уполномочил тебя это вывесить? – спросил, показывая на объявление, алькальд.

– Опыт, – ответил парикмахер.

– Запрещать может только правительство, – сказал он. – У нас демократия.

Парикмахер снова принялся за работу.

– Никто не вправе препятствовать людям выражать свои мысли, – продолжал алькальд, разрывая картонку.

Швырнув обрывки в мусорницу, он подошел к туалетному столику вымыть руки.

– Вот видишь, Гвардиола, – наставительно сказал судья, – к чему приводит лицемерие.

Алькальд посмотрел в зеркало на парикмахера и увидел, что тот поглощен работой. Пристально глядя на него, он начал вытирать руки.

– Разница между прежде и теперь, – сказал он, – состоит в том, что прежде распоряжались политиканы, а теперь – демократическое правительство.

– Вот так, Гвардиола, – сказал судья Аркадио, лицо которого было покрыто мыльной пеной.

– Все ясно, – отозвался парикмахер.

Когда они вышли на улицу, алькальд легонько подтолкнул судью Аркадио в сторону суда. Дождь зарядил надолго, и казалось, что улицы вымощены мылом.

– Я считал и считаю, что парикмахерская – гнездо заговорщиков, – сказал алькальд.

– Они только говорят, – сказал судья Аркадио, – и на этом все кончается.