А потом, положив на тарелку кусок вареного мяса, два ломтя маниоки и половину зеленого банана, подала ему, подчеркнуто вкладывая в этот акт гостеприимства все безразличие, на какое только была способна. Алькальд, улыбаясь, попытался встретиться с нею взглядом.
– Хватит на всех, – сказал он.
– Пошли вам бог несварение, – ответила, не глядя на него, женщина.
Он сделал вид, что не слышал дурного пожелания, и занялся едой, не обращая внимания на ручейки, пота, стекающие по шее. Когда он доел, женщина, по-прежнему на него не глядя, взяла пустую тарелку.
– И долго вы думаете продолжать это? – спросил алькальд.
Когда женщина заговорила, лицо ее осталось таким же спокойным:
– Пока вы не воскресите наших близких, которых вы убили.
– Сейчас все по-другому, – сказал алькальд. – Новое правительство заботится о благосостоянии граждан, а вы…
Женщина прервала его:
– Как было, так и осталось.
– Чтобы за двадцать четыре часа построили целую улицу – такого еще никогда не бывало, – продолжал алькальд. – Мы пытаемся сделать городок пристойным.
Женщина сняла с проволоки чистое белье и отнесла его в комнату. Алькальд не отрывал от нее взгляда, пока не услышал ответ:
– Наш городок был пристойным, пока не появились вы.
Кофе алькальд ждать не стал.
– Неблагодарные, – сказал он. – Мы дарим им землю, а они еще недовольны.
Женщина не ответила, но, когда алькальд пошел через кухню к выходу на улицу, пробормотала, склонившись над очагом:
– Здесь будет еще хуже, здесь мы будем чаще вас вспоминать – мертвые совсем рядом.
Алькальд попытался вздремнуть до прибытия баркасов, но не смог – зной был невыносим. Опухоль начала спадать, однако чувствовал он себя по-прежнему плохо. Целых два часа, провожая взглядом едва уловимое течение реки, алькальд слушал, как где-то в его комнате стрекочет цикада. Он ни о чем не думал.
Услыхав наконец шум приближающихся баркасов, алькальд разделся догола, обтер полотенцем потное тело и надел форму. Потом отыскал цикаду, взял ее двумя пальцами и вышел на улицу. Из толпы, дожидавшейся баркасов, выбежал чистый, хорошо одетый мальчик и преградил путь алькальду пластмассовым автоматом. Алькальд отдал ему цикаду.
Минутой позже, сидя в лавке сирийца Мойсеса, он уже смотрел, как причаливают суда. Десять минут набережная кипела. Алькальд почувствовал тяжесть в желудке и тупую головную боль, и ему вспомнилось дурное пожелание женщины. Он отвлекся, глядя на пассажиров, спускающихся по деревянным сходням и расправляющих мышцы после восьми часов неподвижного сидения. – Всегда одно и то же, – сказал он. Сириец Мойсес обратил его внимание на то, что в этот раз есть и кое-что новое: прибыл цирк. Алькальд уже знал об этом, хотя не мог бы объяснить, откуда: может, благодаря тому, что на крыше баркаса громоздилась груда шестов и разноцветных полотнищ, или потому, что он увидел двух женщин в платьях одного фасона и расцветки, будто одного человека повторили два раза.
– Хоть цирк приехал, – проворчал он.
Сириец Мойсес заговорил было о зверях и жонглерах, но алькальд смотрел на цирк с другой точки зрения. Вытянув ноги, он оглядел носки сапог.
– В наш городок приходит прогресс, – сказал он сирийцу.
Сириец перестал обмахиваться веером.
– Знаешь, на сколько я сегодня продал товара? – спросил он.
Алькальд, не рискуя назвать цифру, ждал, чтобы тот назвал ее сам.
– На двадцать пять сентаво, – сказал сириец.
В это мгновение алькальд увидел, как телеграфист открывает мешок с почтой и вручает корреспонденцию доктору Хиральдо. Алькальд подозвал телеграфиста к себе. Официальная почта была в особом конверте. Сломав печати, он не нашел в нем ничего, кроме обычных сообщений и пропагандистских материалов правительства. Кончив читать, он увидел, что набережная преобразилась – ее нагромождали тюки товаров, корзины с курами и загадочный цирковой инвентарь. Наступила вторая половина дня. Алькальд вздохнул и поднялся.
– Двадцать пять сентаво!
– Двадцать пять сентаво, – твердо и почти без акцента повторил сириец.
Доктор Хиральдо наблюдал разгрузку баркасов до самого конца. Именно он обратил внимание алькальда на могучую, величественную как идол женщину с несколькими браслетами на руках. Было похоже, что под своим ярким разноцветным зонтом она решила дождаться конца света. Большого интереса новоприбывшая у алькальда не вызвала.
– Укротительница, наверно, – предположил он.
– Да, в известном смысле, – сказал доктор, будто откусывая каждое слово похожими на заостренные камешки зубами. – Теща Сесара Монтеро.
Алькальд двинулся дальше. Взглянул на часы: без двадцати пяти четыре. В дверях участка дежурный доложил ему, что падре Анхель прождал его полчаса и вернется к четырем.
Не зная, как убить время, он снова вышел на улицу, увидел зубного врача в окне кабинета и подошел попросить у него огонька. Доктор Эскобар посмотрел на его опухшую щеку.
– Уже прошло, – сказал алькальд и открыл рот.
Зубной врач заметил:
– Некоторые надо запломбировать.
Алькальд поправил на поясе револьвер.
– Я к вам приду, – сказал он решительно.
Лицо зубного врача ничего не выразило.