Неделя приключений

Дядя исчезал на целый день. Появлялся он к вечеру, но ненадолго. Перекусит, захватит под мышку пачку книг — и в рабфак, учиться.

Тогда было тревожное, будоражливое время. Смешалось старое и новое. По улицам ездили извозчики в пролётках с откидным верхом, и, когда навстречу попадался автомобиль, лошади шарахались с мостовой. На церковных папертях ещё толпились нищие, а неподалёку розовые выгоревшие полотнища кратко и дерзко призывали выполнить первую пятилетку за четыре года, крепить смычку города и деревни.

Дядя за полночь зачитывался книжкой с длинным и непонятным названием «Обществоведение». Иногда он вдруг вскакивал, вздыбливал пятернёй тёмные волосы и начинал ругаться:

— Вот сволочи! Пшеницу сжигать, а? Когда у рабочих хлеба ни крошки! Ну-у, гады, ну, паразиты, ещё встретимся на узенькой дорожке…

Сёмка просыпался. Тогда дядя подсаживался к нему, возбуждённо перелистывая книгу. Звонко хлопал тыльной стороной ладони по раскрытой странице, на которой был изображен пузатый буржуй с жабьим лицом и толстенной сигарой. Он сидит на исписанном нулями мешке.

— Видел буржуйскую образину?! — гремел дядя, размахивая руками, как на митинге. — Видел живоглота, с-су-кинова сына?! Хлеб сжигает, а? Чтобы трудящимся не достался! Рабочий класс хочет голодом заморить! А мы с тобой дрыхнем тут, как заядлые оппортунисты!..

На голос прибегала мать, ругала брата за «нарушение режима» и решительно гасила свет. Вася, укладываясь в кровать, ворчал:

— Тут, понимаешь, сердце жжёт, а она — режим…

Иногда дядя исчезал недели на две, а то и на месяц. Мать объясняла: «Уехал с агитбригадой по колхозам». Обычно из таких поездок Вася возвращался бодрый, шумный. Лицо обветренное. По квартире распространялся запах земли и конского помёта.

Но однажды он приехал весь какой-то тёмный, напряжённый. У него была перевязана рука и подпалены спереди волосы.

— Вчерашней ночью школу подожгли в Ликине, — рассказывал он матери. Голос звучал глухо, слышалась в нём сдержанная ярость. — Один кулацкий выкормыш… нашего Никонова ножом саданул… Не знаю, выживет ли? В больнице теперь.

Он привлёк к себе Сёмку. Пахло от него гарью и чуть-чуть больницей.

— Видел, брат, какие дела пошли? Драться надо, брат. Учись драться!

Осенью Вася ушёл на флот. Вскоре прислал фото, где был снят в бескозырке, с ленточками, спущенными на грудь. Писал редко. Через два года сообщил, что стал курсантом военно-морского училища в Ленинграде. Однажды пришло письмо с красивой заграничной маркой из далекого южноамериканского города Буэнос-Айреса.

«Помнишь, Сёмка, — писал дядя, — буржуев, нарисованных в «Обществоведении»? На самом деле они не такие толстые. Обыкновенные люди, даже приветливо улыбаются. Но, по существу, гады. А улыбаются исключительно для дипломатии. Так что учись драться».

В прошлом, 1938 году дядя окончил училище и стал лейтенантом флота.

Сёмка очень обрадовался его приезду. Во-первых, это был настоящий морской волк, во-вторых, Сёмка скучал по мужскому обществу, и, в-третьих, дядя очень кстати появился именно сегодня. Соседи успели в самых ярких красках расписать матери происшествие на кухне. Поэтому Сёмку ожидали дома крупные неприятности. Появление дяди как-то само собой рассеяло нависшую над ним угрозу возмездия. Это обстоятельство возвеличило дядю в Сёмкиных глазах. А когда Василий Алексеевич открыл чемодан и вынул из него настоящий морской бинокль в кожаном чехле с ремешком, чтобы вешать на шею, Сёмка прямо-таки ошалел от счастья. Бинокль был здорово потёрт. Чёрная краска во многих местах облезла, обнажив тусклую медяшку. Но это придавало ему особую прелесть. Сразу видно — не игрушка.

В одном месте Сёмка заметил вмятину.

— Дядя Вась, смотри, бинокль-то, наверное, ударился обо что-нибудь.

— Правильно, ударился. О ступеньку трапа. Во время шторма меня с ног сбило.

Глаза у Сёмки воспламенились.

— Расскажи, дядя Вась! А? Ну расскажи!

— Чего ж тут рассказывать! Дело обычное.

Дело обычное! Рядом сидел человек, для которого ветры, волны, бури были делом обычным.

Сёмка осторожно, даже благоговейно, погладил вмятину. Это похоже было на сказку, на книжную выдумку. Но самое замечательное, самое необыкновенное, самое волнующее то, что всё это не выдумка, а действительность. Вот он, человек, пришедший из той большой жизни, полной опасностей и приключений, из жизни, в которой действуют смелые и сильные духом.

Мать позвала их к столу. Стемнело, и в комнате зажглось электричество. Было уютно и как-то особенно тепло сидеть рядом с дядей Васей, большим, добрым человеком, пахнувшим табаком и кожей и ещё чем-то неуловимо свежим — наверное, морем.

Сёмка и за столом не расстался с биноклем — повесил на шею. Мать усмотрела было в этом нарушение порядка, но дядя Вася добродушно прогудел:

— Оставь его, Шура.