Нечто подобное

— Теперь мы услышим требования всеобщих выборов, — сказала Николь. И выберут только не ее, особенно после этого открытия. Она подумала, посчитает ли своей обязанностью выступить против нее Эпштейн, генеральный прокурор? Она могла рассчитывать на армию, но как насчет Верховного Суда? Он мог бы постановить, что она правит нелегально. Фактически это решение могло быть принято в любую минуту.

Совету теперь придется показаться. Признаться прилюдно, что он, а не кто другой имел реальную власть в правительстве.

А Совет никто никогда не уполномочивал править, за него никогда не голосовали. Это было полностью противозаконно.

Гольтц мог бы сказать, и он будет прав, что у него такие же права на правление, как и у Совета. Возможно, даже большие. Потому что за Гольтцем и «Сынами Службы» шел народ.

Она вдруг пожалела, что за все эти годы не узнала толком ничего о Совете. Не узнала, кто в него входит, как они выглядят, каковы их цели. Между прочим, она даже никогда не видела его на сессии. Они общались не напрямую, а через тщательно разработанную систему записывающих устройств.

— Я думаю, — сказала она Макрею, — что мне лучше обратиться к народу по ТВ. Если они увидят меня, может, они воспримут эту новость не так серьезно. — Возможно, сила ее присутствия, прежняя магическая власть ее образа окажется сильнее. В конце концов, публика привыкла видеть ее. Они верили в нее после десятилетий обработки. Традиционно санкционированные кнут и пряник все еще могли подействовать, по крайней мере в какой-то степени. Хотя бы частично.

Они поверят, решила она, если они хотят поверить. Несмотря на новости, которыми торгуют машины новостей. Эти холодные, безличные агенты «правды». Агенты абсолютной реальности, без человеческой субъективности.

— Я хочу продолжать пробовать, — сказала она Гарту Макрею.

Все это время Роберт Конгротян, онемев, смотрел на нее. Казалось, он не в состоянии отвести от нее глаз. Теперь он хрипло произнес;

— Я не верю этому, Николь. Ты настоящая. Ведь так? Я могу тебя видеть, и, значит, ты должна быть настоящей! — Он смотал на нее жалобно.

— Я настоящая, — сказала она и почувствовала какую-то грусть. Масса людей были сейчас на месте Конгротяна, отчаянно пытаясь сохранить свое представление о ней неизменным, таким же, к какому они привыкли. И все же — было ли это достаточным?

Сколько людей, подобно Конгротяну, могли бы порвать с принципом реальности? Поверить в нечто, что, как они понимали, было иллюзией?

В конце концов, единицы были больны, как Роберт Конгротян.

Чтобы остаться у власти, ей придется править нацией умственно больных. А эта мысль не очень-то ей нравилась.

Открылась дверь, и вошла Жанет Раймер, маленькая, сморщенная и деловая.

— Николь, пожалуйста, пойдемте со мной. — Ее голос был слаб и звучал сухо, но представительно.

Николь встала. Ее требовал Совет. Как у них было принято, они действовали через Жанет Раймер, своего спикера.

— Хорошо, — сказала Николь. Обращаясь к Конгротяну и Макрею, она сказала: — Извините, вам Придется меня простить. Гарт, я хочу, чтобы вы временно исполняли обязанности комиссара НП: Уайлдер Пемброук уволен — я это сделала только что, перед тем как вы вошли. Я вам доверяю.

Она прошла мимо них и последовала за Жанет Раймер. Они вышли из кабинета и пошли по коридору. Жанет шла очень быстро, и ей приходилось ускорять шаги, чтобы поспевать за Николь.

С несчастным видом всплеснув руками, Конгротян бросился за Николь:

— Если вы не существуете, я тогда снова стану невидимым или еще хуже.

Но она не остановилась.

— Я боюсь, — кричал Конгротян, — того, что я могу сделать! Я не хочу, чтобы это произошло! — Он сделал несколько шагов по коридору вслед за ней. — Пожалуйста, помогите мне! Пока еще не слишком поздно!

Она ничего не могла сделать. Она даже не обернулась.

Жанет подвела ее к лифту.

— На этот раз они ждут вас двумя этажами ниже, — сказала Жанет. — Они собрались, все девять. Из-за серьезности ситуации на этот раз они будут разговаривать с вами лично.

Лифт медленно опустился.

Вслед за Жанет она вышла в помещение, которое в прошлом веке было хранилищем водородной бомбы Белого дома. Ярко горел свет, и она увидела сидящих за длинным дубовым столом шестерых мужчин и трех женщин. Все, кроме одного, были ей совершенно незнакомы. Пустые, никогда ранее не встречавшиеся лица. Но в центре, к своему удивлению, она различила человека, которого знала. Согласно занимаемому им месту, он оказался председателем Совета. И его манеры были чуть более импозантными, чуть более уверенными, чем у других.

Этим человеком был Бертольд Гольтц.

* * *

Николь заметила:

— Вы — уличный склочник. Я бы никогда на это не пошла.

Она почувствовала страх и бессилие; она неуверенно села в деревянное кресло с прямой спинкой, стоявшее напротив девяти членов Совета. Нахмурившись и глядя на нее, Гольтц сказал: