Нечто по Хичкоку (сборник)

— Не понимаю! Джулиус Магнуссен не уверен. Да вспомните фотографии, сделанные полицией! Не ту рану на голове, а все остальные. Зверские телесные повреждения! Разве мог Сиприан, мягкосердечный Сиприан, действовать с таким садизмом? Вспомните эти ужасные раны, запечатленные полицейскими фотоснимками.

— Я все это помню, Джон. Я все помню. Я даже понимаю много-много больше этого.

Сиприан ничего не знал о таких разговорах, и ему казалось, что при каждой новой встрече с адвокатом возрастает его доверие к нему, более теплым становится взгляд умных черных глаз.

Так шли долгие дни, понемногу укреплялась надежда, и к дню, когда должен был начаться судебный процесс, Сиприан подошел в достаточно хорошем состоянии духа. Процесс открывался в четверг, и это тоже показалось Сиприану хорошим предзнаменованием, потому что один эпизод в его детстве внушил ему такую уверенность, что Юпитер будет ему покровительствовать. Вдобавок ко всему в этот день Нью-Йорк освещало осеннее солнце, и впервые его лучи проникли сквозь решетки окна и упали на стену камеры.

Сиприан одевался с особенной тщательностью. Он выпил большую чашку кофе и даже немного поел.

Он был готов идти за полчаса до того, как за ним пришли. Эти полчаса он проводил, расхаживая по камере и куря одну за другой сигареты. Он поглядывал иногда на пачку писем, но у него не возникло желание их прочесть, так же, как он знал, и не будет желания смотреть в лица репортеров, которых будет много в зале суда. Он отгонял все мысли о том, что произойдет, подобно тому, как он отгонял мысли о том, что произойдет вечером, на спектакле, в день премьеры. Но только сейчас это было несравненно острее.

Он старался усиленно думать о разных вещах, только бы они не относились к предстоящему. Тот запас надежды, таящийся в глубине его души, должен сохраняться нетронутым.

Сами собой его мысли направились к Чарльзу. Каждое утро он надеялся, что именно сегодня придет известие от Чарльза. И каждый раз эта надежда не сбывалась. Он послал еще одну телеграмму и написал короткое письмо, которое Фриар отправил авиапочтой. Ответа не было. Болезнь Чарльза была, очевидно, серьезной. Второе предположение, на котором Сиприан старался долго не задерживаться, чтобы не спугнуть хороший вариант, — это было предположение, что Чарльз уже прилетел в Нью-Йорк и вот-вот появится у него. Был и третий вариант, самый страшный — Чарльз умер. Когда Сиприан добрался в мыслях до этого ужасного варианта, то он ему предстал таким мрачным, что он даже переключил внимание на предстоящий судебный процесс. Вернее, он только собрался это сделать, но в этот момент пришел его сторож.

Появление полицейского обрадовало Сиприана, он спросил:

— Мы уже идем? — и направился к двери.

Полицейский покачал головой.

— Они еще не пришли. Да вы не расстраивайтесь.

Он вынул из кармана сложенный пополам желтый конверт и протянул его Сиприану.

— Это вам от господина Фриара. Он сказал, что вам будет приятно получить это сегодня.

Сиприан схватил протянутое письмо. У него сердце часто забилось, и кровь хлынула в лицо. Разорвав конверт, он вынул и расправил листок бумаги, на котором было написано:

«Поправляюсь. Выйду из клиники в среду. Прилечу в четверг. Чарльз».

Сиприан несколько раз прочитал телеграмму. Это было еще одно хорошее предзнаменование, может быть, даже самое хорошее.

Сиприан тщательно сложил записку и убрал ее в карман пиджака. Потом он посмотрел на полицейского, улыбнулся ему и сказал:

— Спасибо, большое спасибо.

Снова послышались шаги в коридоре. Двое полицейских, незнакомых ему, подошли к камере. Один из них раскрыл широко дверь, оглядел камеру и сказал равнодушно:

— Вы готовы?

Сиприан улыбнулся и этому полицейскому и быстро вышел в коридор. Он себя чувствовал легко, не было никакой скованности.

Совсем другим вернулся он через восемь часов обратно в камеру. Солнце уже ушло из ее стен. Темнота была за окном, темно было и в камере, скупо освещенной единственной лампочкой.

Усталое лицо Сиприана было очень бледным. Плечи его поникли, казалось, что он даже похудел, и костюм стал ему велик. Он споткнулся, входя в камеру, его поддержал под руку один из сопровождавших полицейских, сказав:

— Не расстраивайтесь.

Сиприан сел на край постели, безвольно уронив руки. Голова его была пустой, бездумной, но глаза смотрели испуганно, хотя ничего не замечали.

Конвоиры ушли, и пришел его сторож, в сопровождении врача. Сиприан не мог ничего есть. Его уложили в постель, врач дал ему успокоительную таблетку. Сиприан почти сразу заснул, и его оставили одного.

Так он пролежал почти неподвижно в течение трех часов. Действие снотворного прошло, развеялось и оцепенение тела и сознания. Сиприан начал стонать и метаться. Спустя немного он хрипло вскрикнул, пробудился и сел в постели.