Нечто по Хичкоку (сборник)

В этот момент вошел со двора Ганс, сын старого лесника. Он держал в руке фонарь, горящий желтым коптящим пламенем. От его одежды шел запах хлева. Ганс был очень похож на отца: долговязый, сухощавый, с узким носом, тонкими губами и тяжелыми челюстями. Ни в чем он не походил на сестер, унаследовавших свою миловидность от матери.

Бросив быстрый взгляд на сестер, Ганс догадался, что они утешают друг дружку из-за каких-то обид. Он скорчил гримасу и сказал ворчливым голосом, подражая отцу:

— Вот какие рожи бывают у обезьян!

Жесткие складки лица старого Хайни-Йоггеля с усилием сложились в подобие улыбки, он одобрительно посмотрел на сына, уж в этом-то парне их порода сохранится.

— Она говорит, что слишком благородна, чтобы работать на машине, — пояснил он сыну.

— А-а-а!.. — протянул Ганс такое долгое «а», что оно, как игла дотянулось до непокорной маленькой грешницы, чтобы уколоть ее в наказание. — Ну, так я знаю, что нам с ней надо сделать. Если птичка не хочет трудиться, посадим ее в клетку, повесим клетку у окна и станем слушать, какие она песенки нам запоет. Такой благородной птичке мы дадим зернышек и орешков.

Ганс засмеялся, довольный своей шуткой, но Адель выскочила из комнаты и убежала по лесенке наверх в свою спальню. Глаза ее налились слезами, она упала на постель лицом в подушки, но свалившаяся с головы корона отвлекла ее от намерения поплакать вволю. Девушка поправила корону и посмотрела на себя в зеркало. Зеркало в спальне было совсем маленькое, и надо было отойти от него далеко, чтобы увидеть себя целиком. Адель долго разглядывала себя, возвращаясь мыслями к предстоящему празднику. Она смахнула слезинки с ресниц, погладила заплаканное лицо и улыбнулась своему отражению, она снова увидела себя королевой.

Налюбовавшись на себя, Адель сняла праздничный наряд, заботливо сложила платье, пояс и корону и убрала их, как аккуратная девочка убирает вещички своих кукол. Она подумала, стоит ли опять спуститься вниз, но сразу ожила обида, нанесенная отцом. И тогда девушка подумала: «Лучше умереть, чем дать себя изуродовать». В ней зародилось упрямое чувство ответственности за свою красоту, которой она только что откровенно по-детски любовалась. Она обратила внимательный взгляд на старую, пожелтевшую гравюру, прибитую к стене четырьмя сапожными гвоздями. На этом рисунке был изображен бог любви Амур, целящийся своей стрелой из-за розового куста в девушку, беспечно лежащую на лугу. Эта гравюра пришла по почте, как приложение к журналу, еще в те времена, когда была жива мать. С этой гравюрой было связано небольшое событие, которое, однако, глубоко запало в душу десятилетней Адели. У них в гостях был брат матери, школьный учитель. Ему на глаза попал этот рисунок, и он, по привычке все объяснять, стал подробно расписывать достоинства этой гравюры. Адель с интересом рассматривала картинку и с детским нетерпением перебила рассуждения учителя:

— Дядя, а кто этот мальчишка с луком?

Мать улыбнулась и с удовольствием посмотрела на сконфузившегося брата.

— Это — Смерть, — сказал брат не сразу, и ответ его был неудачный, но ему не пришло в голову другой замены запретному для десятилетней девочки понятию «любовь».

— Что ты говоришь мне! — засмеялась девочка. — Смерть совсем не такая, это скелет с песочными часами в руке.

Учителю, раз уж он прыгнул в воду, надо было плыть дальше.

— Видишь ли, Адель, Смерть бывает разная. Та, про которую ты сказала, это смерть для старых людей. Есть еще одна Смерть — старуха с косой в руках, она для взрослых мужчин и женщин. А вот эта, которая здесь на гравюре, это Смерть для молодых. Ну-ка, скажи мне, какая из них тебе нравится больше? — спросил он шутливо. Девочка показала пальцем на хорошенького кудрявого мальчика с толстыми ручками и ножками.

— Вот-вот, — засмеялся дядя, — молодым, конечно, больше нравится этот мальчик. — Он сделал хитрое лицо и посмотрел на всех, и все засмеялись тоже, потому что им показалось, что учитель хорошо выпутался. Не смеялась только мать Адели. Но самой девочке понравилось объяснение дяди, она и потом часто вспоминала этот разговор. Однажды она попросила у матери подарить ей эту гравюру, и, к ее удивлению, мать сразу согласилась. Дело же было в том, что с того воскресенья у матери появилась неприязнь к этой картинке, висевшей на стене, и всякий раз, когда ее глаза наталкивались на нее, матери становилось не по себе. Она была болезненной и чувствительной женщиной, и ее неприятно задело такое неожиданное сближение любви и смерти. Как и у большинства страдающих людей, в ее сердце был потайной, заветный уголочек, тоскующий о любви. На долю самой матери достался муж из таких людей, которые больше заняты насущными вопросами, и любовь была вскоре отстранена, как что-то не влияющее на будничный ход жизни. Любовная тоска, запрятанная глубоко в сердце молодой женщины, стала неизбывной и давала ей повод думать, что ей-то именно предназначена «Смерть для молодых». Вот почему она охотно отдала гравюру дочери.