Нечисти

Мурман залаял. Сначала это был беспомощный хрип, потом страдальческий кашель… Мурман поднатужился – и заливистый оглушительный лай покрыл все остальные звуки зловещей пещеры: крысиный писк, шипение искр, тихий трехротый рев нависшего над ним чудовища… Вожак-хозяин строго-настрого запрещал ему лай и больно за это наказывал, а маленький хозяин, Леха, когда отводил его подальше лес, всегда разрешал ему это запрещенное удовольствие, и память об этом спасла Мурмана; он очнулся и тут же рассвирепел, да так, что все судороги и искры попрыгали с него и исчезли, как не было их. Мурман прыгнул вверх, голова его отбила палку в сторону, полыхнувшая молния опалила шерсть на лбу, но Мурман даже и не почувствовал боли – уж так ему было бешено и стыдно от собственной слабости. До горла он все же не допрыгнул, остановленный ударом, но отлетая – успел рвануть в две борозды клыками поперек груди. Нет, он только начал: теперь в горло! Крыс по-прежнему безошибочно разгадывал все приемы Мурмана и бил его страшным своим оружием, но Мурман отрешился от боли, он видел для себя одну цель: разорвать этого врага, выпустить ему кишки, раскусить ему все его черепа, выесть оттуда мозг… Четырежды он достал его плоть, дымящая кровь Крыса падала на камни и разбивалась в тусклые мокрые осколки. Крыс начал отступать. Это теперь уже он не рисковал поворачиваться к Мурману спиной, а шел спиной вперед, переваливаясь еще более неуклюже, видно было, что длиннющий его хвост очень мешает ему в таком движении… Вот он оступился, пережав хвост левою ногой… Ну! Мурману нельзя было упускать этой счастливой возможности, и он успел вовремя: правая лапа с зажатой в ней палкой крутанула челюсть, отлетела далеко влево, завизжавшее, как стадо свиней, чудовище упало на спину, а Мурман… Все бешено вертелось перед его взором, в животе повис странный, хотя и знакомый холодок… Мурман ничего не понимал несколько секунд, пока китобойной силы энергия, пославшая его в полет под самый потолок, не иссякла и он не вернулся на очень твердую землю. Это было слишком даже для его закаленного предыдущей жизнью организма…

Мурман очухался довольно быстро, но драться ему уже хотелось гораздо меньше прежнего. И изувеченное чудовище также потеряло боевой пыл: этой передышки ему хватило, чтобы добежать до стены, исчезнуть в проеме и закрыть его за собой.

Мурман так неудачно грякнулся о каменный пол, что дух выскочил из его легких, а когда наконец восстановилась способность дышать, преследовать было некого. Так бы он его, конечно, догрыз… Он бы обязательно доконал этого трехглавого… Он бы его… Можно было бы поискать его, выследить либо подкараулить… Но прежде всего нужно искать Леху, вот когда найдет… А сейчас все болит: морда, лапы, под хвостом… Да, так будет лучше всего: он его после найдет, а еще лучше – с вожаком-хозяином придет…

В Мурмане все еще гнездилась предательская боль, она приказывала ему: усни, камнем стань, тогда и боль пройдет. Ляг, усни! Ляг…

Мурман постепенно выходил из горячки боя, и голос этой боли все увереннее стучался ему в мозг. Врет, она все врет ему, никогда нельзя слушаться врага… запах, запах, запах… Ох, эта ненавистная палка… Но запах… Мурман лизнул светящуюся лужицу, содрогнулся… В секунду от лужицы и следа не осталось, Мурман даже пыль вокруг подмел ожившим своим языком! Он схватился за оторванную лапу – и вдругорядь его шарахнуло головой об стену. Мурман отряхнулся как ни в чем не бывало и трусцой опять туда… А боль испугалась, она еще есть в нем, бормочет ему, но уже без прежней наглости… Мурман постоял над оторванной лапой, все еще сжимавшей мерзкую дубинку, вылизал тусклые сгустки из разорванных мышц, осторожно схватил зубами за лапу, подальше от палки, и стал пятиться…

Его эксперименты, после двух длинных искрометных полетов, полученных от контактов с проклятой палкой, в конце концов увенчались успехом, пусть не полным – остатки лапы с когтями так и остались на ней, их уже было никак не выкусить, – но достаточным, чтобы вся боль покинула тело: и та, что приказывала окаменеть, и та, которую подарили ему стены пещеры и вражеские зубы…

Исчезли живые крысы, все до одной, оставили поле боя за Мурманом, но он уже и сам не хотел есть, а был весь до краев наполнен живым нетерпением искать дорогу домой, к молодому вожаку-хозяину, который теперь займет место старого. Мурман почему-то был уверен, что Леха, вопреки своему положению вожака-хозяина, не будет то и дело вымещать на нем плохое или пьяное настроение… Пес понимал жизнь: нет такого места на земле, чтобы в стае сильный слабого не бил, но он, особенно на сытый желудок, любил помечтать о хорошем… Вот и сейчас он бодрой рысью мчался на запах дня, зелени и свежей воды, а нижняя челюсть его отвалилась далеко вниз, только-только, чтобы язык не выпал, а глаза прижмурились, словно бы заранее готовясь встретить солнечную атаку, – Мурман улыбался…