Небывальщина

Мы опять выпили.

— Да вы закусите хорошенько!..

Мы и закусили.

Когда было выпито и закушено довольно, стали влетать къ намъ въ залъ барышни — дочери… Да вс причесанныя, да вс приглаженныя, да вс опрятныя:- хоть сейчасъ въ столицу!.. И куда двалось это прежнее неряшество?! Я думаю, что он не имли никакого желанія передъ разносчикомъ очень чиниться, а для самихъ ихъ чистота и опрятность были дломъ совершенно лишнимъ; но передъ человкомъ ихъ круга, за каковаго он, повидимому, меня приняли, имъ неловко было явиться неглиже, а потому, воротнички на нихъ были безукоризненно чисты, а платья такъ и шурстли отъ крахмала.

— Пойдемте въ гостинную, сказана одна барышня, посл обычныхъ привтствій.

Мы съ барышнями пошли въ гостинную, а баринъ куда то скрылся.

— Ахъ, какъ вы насъ удивили, Павелъ Ивановичъ! залепетали одна за другой барышни.

— Позвольте узнать: чмъ?

— Да какъ же, Павелъ Ивановичъ!..

И какъ эти барышни узнали, что меня зовутъ Павломъ Ивановичемъ?.. Можетъ быть, догадливый человкъ и скажетъ какъ это он узнали, но для меня это осталось тайною или, какъ говорилъ блаженныя памяти Кайдановъ: покрыто мракомъ неизвстности.

— Удивили! Удивили!

— Чмъ же?

— Пришли разносчикомъ! лепетала одна сестрица.

— Разносчикомъ! визжала другая.

— Разносчикомъ! подвизгивала третья.

— На это были причины, о которыхъ я уже имлъ честь объявить вашему батюшк.

— Какія?.. Какія?.. Какія? сыпалось на меня со всхъ сторонъ.

Я сказалъ.

— Что, Павелъ Ивановичъ, въ сухомятку съ барышнями разговаривать?! закричалъ баринъ, входя въ комнату, — пойдемте-ка, выпьемте по одной: скоро обдать!

Я глянулъ на барина, баринъ также преобразился: изъ сальнаго халата онъ вылзъ и нарядился въ сюртукъ, и былъ — баринъ какъ баринъ, какъ быть должно.

— Пойдемъ-ка, выпьемъ!

— Пойдемте!

Мы въ зал выпили, закусили и опять вернулись въ гостиную къ барышнямъ, которыя хотли мн что-то сказать, что ясно видно было, да не ршались.

— А у васъ, Павелъ Ивановичъ, мои барышни блила да румяна, какъ слышно, покупали? заговорилъ баринъ, садясь на диванъ и пережевывая закуску.

— Да, торговали….

— Ахъ, какой вы, папа!

И это «ахъ какой вы, папа!», изъ десяти прекрасныхъ устъ, повторялось по крайней мр разъ тридцать, а можетъ быть и гораздо, гораздо больше…

— Ха-ха ха! ревлъ баринъ.

— Папа! папа! пищали барышни.

— Блиться вздумали!.. Румяниться вздумали! задыхаясь отъ смха, кричалъ баринъ.

— Не врьте, не врьте пап, Павелъ Ивановичъ, не врьте! визжали несчастныя барышни.

— Я и не врю!

— Нтъ?.. Ха-ха-ха! Не хотли блиться, не хотли румяниться; такъ вы скажите Павлу Ивановичу: за какимъ дломъ вамъ понадобились и блила и румяна! Ха-ха-ха, за какимъ дломъ? На что?

— Вдь вы знаете, папа!

— Ничего не знаю, ршительно отвчалъ папа, чтобы подзадорить дочекъ.

— Я вамъ скажу, Павелъ Ивановичъ, для чего, заговорила, потупившись, одна барышня.

— Ха-ха-ха! А ну, говори!

— У насъ есть кормилица…

— Кормилица!.. Ха-ха-ха!

— Которую мы вс любимъ, лепетала барышня.

— Ври, ври! бормоталъ баринъ.

— Видите, Павелъ Ивановичъ, у насъ есть кормилица, которую мы очень, очень любимъ, заговорила другая барышня, — а теперь…

— Что теперь? забормоталъ опять баринъ, захохотавъ во всю мочь.

— Теперь…

— Что теперь?

— Увидли у васъ блила и румяна…

— Ну?

— Вотъ и хотли ихъ купить для своей кормилицы, которую мы очень любимъ, проговорила, зардвшись, барышня. — Это совершенная правда.

Я, какъ вжливый кавалеръ, совершенно съ этимъ согласился; не согласиться было съ этимъ совершенно невозможно: такъ убдительно она говорила.

— Поврьте, это для кормилицы, для кормилицы, Павелъ Ивановичъ!

— Да тутъ нтъ ничего необыкновеннаго, отвчалъ я…

— Ничего необыкновеннаго, подтвердили почти въ одинъ голосъ вс барышни.

— Врите! крикнулъ папа.

— Какой вы, папа, право

— Толкуй!..

— Право, папа…

— Пойдемте, Павелъ Ивановичъ, выпьемъ водочки, да вмст пообдаемъ, провозгласилъ баринъ, а то что съ двками даромъ толковать!

— Пойдемте, пойдемте! отвчалъ я, чтобы какъ нибудь прекратить эту довольно оригинальную и тяжелую для всхъ сцену. — Пойдемте!

Мы пошли обдать. Пообдали. Посл обда меня не пустили, оставили ночевать, на другой день обдать и только посл обда я могъ пуститься опять въ дорогу.

На прощаньи я предложилъ барышнямъ для ихъ «кормилицы, которую он такъ любятъ», по банк блилъ и румянъ.

— Сколько мы вамъ должны, Павелъ Ивановичъ? спросили меня барышни.

— Ничего вы мн не должны, отвчалъ я, передавая свой товаръ.

— Какъ?!

— Да такъ, — ничего.

— Вдь эти банки вамъ что нибудь да стоютъ? опять заговорили барышни. — Что они вамъ стоютъ?

— Двадцать копекъ.

— Такъ, стало быть, мы вамъ должны все таки десять копекъ? конфузясь, отвчали барышни.

— Нтъ, ужъ позвольте мн ихъ не получать.

Барышни еще больше сконфузились.

Я простился и ушелъ.

ІІІ

Мн право жаль, что я не умю составить картину, имя подъ руками все: и содержаніе, и краски; и что у меня одного только недостаетъ, какъ сгруппировать въ одну картину все, что было у меня подъ рукой. Поэтому я буду продолжать свою небывальщину такъ, какъ началъ.