Небываемое бывает

Уж в отдаленье — смотри — задымились сельские кровли,
И уж длиннее от гор вечерние тянутся тени.

Вергилий был не одинок в своем убеждении о спасительности земледелия. Он опирался на великую традицию.

Еще за два столетия до него другой римский «деревенщик», с детства знакомый с плугом, в восемнадцать лет израненный в сражениях с Ганнибалом, страстный боец на Форуме, глубокомысленный писатель, вождь легионов, рачительный хозяин, вошедший в историю абсолютной неподкупностью и бесстрашной ненавистью ко лжи, Марк Катон Старший, который оставил нам обстоятельный труд «Земледелие», а сотням поколений школьников запал в сознание знаменитой непримиримостью к финикийской торгово-ростовщической республике, ибо кончал все речи на Форуме страстный оратор словами: «Сверх того, я полагаю — Карфаген должен быть разрушен».

Да, это Марк Катон Старший. В труде «Земледелие» и на поле он распоряжался навозом так, будто отдавал приказы в виду наемных полков Карфагена:

— Старатель, охраняй козий, овечий, коровий и всякий прочий навоз... Очищай его и размельчай...

Далее он гремит, как будто требует от конницы охватить фланги противника:

— Навоз дели так: половинную долю вывози да ниву, где будешь сеять корма... четвертую долю положи под окопанные маслины... другую четверть сохрани для луга...

Как истинный аристократ, Катон запахи теплого хлева предпочитал любым ароматам города. Через две тысячи лет эта традиция дольше всех будет держаться в самом уединенном уголке Европы, на Британских островах, где самое знаменитое руководство для «настоящих мужчин», как уже говорилось выше, начинается со слов: «Джентльмен обыкновенно живет в деревне».

Англичане будут вновь нам сопутствовать. Когда речь идет о животноводстве, породе и отборе и земледелии, без них не обойтись, и вряд ли какая другая страна в мире могла дать в прошлом веке Дарвина, кроме Альбиона.

Коневодство родилось из земледелия и оседлости, и лошади приручены позже коров. И кочевники-степняки не сами одомашнили лошадь, а получили ее от древних оседлых ираноязычных арием, по нашим учебникам, скифов. Память — сила творческая, древняя и благородная, и вряд ли историческое чувство родилось в XIX веке, как полагал Флобер. Он же считал, что это самое историческое чувство — лучшее, что дал XIX век. Как знать? Однако, когда он говорит, что штурм Карфагена ломит ему кости, веришь ему.

Пора нам вернуться к себе в среднюю полосу России и южнорусские степи, пора нам в казачий край, на родину коневодства, где «смурую мглу там солнце рассеять не в силах». Это конечно же Вергилий. Мы условились не упоминать каждый раз сносками его имя. Это последний раз. Сделаны эти наброски, как я говорил, зимними вечерами.

«Вожа» для русского слуха как раскаты весеннего грома, как благовест. На реке Воже, у Рязани, за два года до Куликова поля русские дружины разбили ордынцев.

Рязань приняла первый удар орды, когда «прииде безбожный царь Батый на роусскоую землю». Евпатий Коловрат был в ту пору в Чернигове. Услышал страшную весть, понесся он с малою ратью к родному городу. Если штурм чужого Карфагена ломит кости французу Флоберу через две тысячи лет, то что же тогда чувствовать русскому всего-то через семьсот пятьдесят лет после того, как вырезана Рязань, и как перенести миг, когда дружина Коловрата, спешившись с дымящихся коней, не нашла ни единой живой души: «Множество народа лежаша ови побьены и посечены а ины позжены ины в реце истоплены». И «еоупатий вскрича в горести...»

И крик Евпатия стал вечным спутником его народа.

Крик Коловрата слился с гулом копыт коней его молчаливой дружины.

Они нагнали орду. И таранили ее.

Тысяча семьсот всадников против несметной армии степняков.

Эпическая песнь об этом еще будет написана.

Они выбрали верную смерть. И враги почувствовали, что «ни един от них может съехати жив с побоища». После увиденного в Рязани они не могли уже ни «съехати», ни жить на земле.

Эти тысяча семьсот безвестных всадников. Даже враги были подавлены и смущены духом нагнавшей их дружины и донесли Батыю: «Сии бо люди крылаты и не имеющи смерти тако крепко и моужественно ездя бьющеся един с тысящею и два со тмою».

Рязань всегда первая принимала удары орды — как позже и Ставрополыцина, и Дон.

Лучшая часть казачества унаследовала и сберегла дух коловратовой рати.

Все истинные казаки — дети Евпатия, дети русского порубежья.

Южнее Ставрополья раскинулась станица Невинномысская. По местному преданию, название свое станица получила после трагического события. Все мужчины, кто умел держать оружие, ушли в поход. Враг воспользовался отсутствием мужчин и сжег станицу, перерезал стариков и детей и взял в полон женщин. Вернувшись, казаки пережили те же минуты, что и Коловрат с дружиной в Рязани.

Увы, этот самый трагический сюжет есть и самый типичный для русской земли с былинных времен.