Небо цвета крови

Прокомментировать новость Несвицкий не успел. Штаб-ротмистр Звягинцев доложил: минеры никаких взрывных устройств не нашли, всё готово к работе специалистов на судне. Кроме того, в носовом грузовом трюме обнаружено…

Когда Несвицкий услышал, что именно обнаружено, – стал мрачнее тучи.

– Пойдемте, барон, посмотрим… Если не боитесь, разумеется, лишиться сна и аппетита. Может, хотя бы в качестве компенсации найдем сегодня то, что ищем?

Фон Корф достал из кармана мундира монетку, подкинул в воздух, поймал на лету… Разжал кулак, посмотрел. И тяжело-тяжело вздохнул:

– Боюсь, не наш день сегодня, ваше превосходительство… Чей угодно, только не наш.

Как в воду глядел барон…

– С точностью до наоборот, – внезапно охрипшим голосом произнес Несвицкий одно из любимых выражений покойного императора, хотя на язык так и просилось словцо куда крепче.

С точностью до наоборот… Именно так: носовой трюм «Цесаревны» скрывал не крохотные зародыши миллиардов будущих жизней. Здесь спрятали то, что осталось от жизней загубленных.

Трупы. Носовой трюм оказался почти доверху, до грузового люка, набит мертвыми телами, залитыми какой-то вязкой жидкостью. Каким образом они сюда попали, сомнений не возникало: подводили партиями, расстреливали, сбрасывали вниз… На палубе до сих пор поблескивали кое-где стреляные гильзы, уцелевшие во всех превратностях, постигших «Цесаревну», – а изначально их наверняка были груды, россыпи.

Разумеется, куда проще было бы отправлять расстрелянных за борт, но Несвицкий хорошо знал, как привыкли работать палачи в Союзе: аккуратно, не оставляя следов. Ни на одной из освобожденных планет массовых захоронений обнаружить не удалось, несмотря на весь размах репрессий… Ни на земле, ни под водой, нигде. Сотни тысяч, даже миллионы исчезли бесследно, были – и не стало, а на нет и спроса нет.

Значит, все-таки боятся. Понимают, что власть их – не навсегда. Что рано или поздно наступит час расплаты.

Здесь же отлаженная система дала сбой. Не справилась с увеличившейся в разы нагрузкой. Жидкость, без сомнения, предназначалась для сокрытия следов убийства, и должна была растворить, уничтожить без остатка тела, – потом получившуюся жижу слили бы за борт. Но слишком уж много казненных напихали внутрь палачи, слишком плотно уложили… Химическая реакция тем не менее продолжалась.

Лучи фонарей раздирали темноту, наполненную густыми удушливыми испарениями, и в колеблющемся свете казалось, что мертвецы шевелятся, стараются разорвать цепкий плен переплетенных тел, выбраться на волю… Но так, конечно же, лишь казалось.

Несвицкий сумел разглядеть немногое: лежавшее на самом верху тело не то женщины, не то девушки, распухшее, совершенно обнаженное, с головой, изуродованной выстрелом. Рассмотрел лохмотья мундира имперского космодесантника на другом мертвеце, а совсем рядом из груды тел высовывалась рука – и темные следы от споротых золотых звезд на рукаве свидетельствовали, что здесь же закончил свой путь кто-то из высшего комсостава мятежников… Похоже, сюда сваливали без разбору и бывших своих, и чужих, – всех, кто находился на момент вторжения в прибрежных тюрьмах и лагерях Елизаветы-Умзалы и подвернулся под руку карателям.

Генерал-майор машинальным движением стянул шлем с головы, но тут же был вынужден надеть обратно, дышать без воздушных фильтров оказалось невозможно.

– Надо все здесь самым тщательным образом заснять и запротоколировать, – прозвучал в наушниках шлема слегка искаженный голос барона. – И для суда над главарями мятежников, и для потомков – чтобы никогда не забывали, чем заканчиваются мечты о всеобщем счастье.

Подошел Долинский. Ни шлема, ни респиратора на нем не было, но удивляться тому не стоило.

Сказать, что Владислав Долинский был человеком незаурядным и неординарным – ничего не сказать.

Для начала надо отметить, что человеком он мог считаться лишь наполовину. В лучшем случае. Левая рука от плеча и кисть правой руки, – биомеханические протезы. Часть черепа – глазница, скуловая и височные кости – металл, полированный и поблескивающий. Вместо левого глаза – объектив камеры, светящийся красным вурдалачьим светом. Разумеется, медики Империи могли замаскировать все это безобразие: искусственная кожа, искусственное глазное яблоко, – и надо было бы очень внимательно приглядываться, чтобы заметить подделку. Но Долинский отказался. Ничем не маскировал свои потери, даже перчатки на металлические пальцы протезов не надевал. И выглядел как странный гибрид человека и машины.

Какие внутренние органы у Долинского свои, какие имплантированные, а какие заменены искусственными аналогами, можно было только гадать.

Но сколько бы кровеносных сосудов у него ни осталось родных, и сколько бы ни было заменено на полиамидные аналоги, покрытые во избежание отторжения эндотелиальными клетками, – но текла в тех венах и артериях кровь императора Павла VII.

Да, императоры тоже люди… И, как у всех людей, у них порой рождаются дети. Иногда в браке. Иногда вне его.