Небо сингулярности

Более того, сперва вообще была неразбериха. Новая Республика если и не была одним из миров ядра, все же располагалась недалеко от них. Истоки же Фестиваля лежали более чем за тысячу световых лет от старой анархической Земли, за пределами светового конуса истоков Новой Республики. И хотя у Новой Республики и Фестиваля были общие предки, уже столько лет эти цивилизации расходились по разным линиям, что все – от протоколов связи и до политической экономии, не говоря уже о геномах, – было у них различным. Так что это кружащиеся на орбите участники Фестиваля заметили (и благополучно проигнорировали) медленные и монохроматические мигающие сигналы Имперского контроля движения. Труднее понять, почему никому в герцогском дворце не пришло в голову взять один из полурасплавленных телефонов, засыпавших местность, и спросить: «Кто вы такие и что вам надо?» Но это как раз не так уж удивительно, потому что где-то к концу дня Новый Петроград оказался в состоянии почти неконтролируемого гражданского восстания.

* * *

Буря Рубинштейн, радикальный журналист, демократический агитатор, а бывало, что и политзаключенный (живущий в ссылке на окраине города под запретом возврата на родную планету, к подруге и сыновьям, в течение как минимум десяти лет), потыкал в серебристую штуку на столе пальцем, замазанным чернилами из текущей авторучки.

– И вы говорите, они повсюду падают? – спросил он зловеще спокойным голосом.

Маркус Вольф кивнул:

– По всему городу. Миша мне телеграфировал из своей деревни, что у них там то же самое. Люди герцога в полном составе бегают с мешками и метлами, собирая этот мусор, но его слишком много. И еще всякое сыпется.

– Всякое.

Интонация не была вопросительной, но поднятые брови Бури не оставляли сомнений, что это вопрос.

– Всякие штуки сыплются с неба, и это не какой-нибудь дождь из лягушек! – Олег Тимошевский возбужденно подпрыгнул и сел, чуть не свалив с кухонного стола наборную кассу – из нелицензированной типографии, которую Рубинштейн организовал, рискуя еще десятью годами административной ссылки. – Эти штуки – вроде телефонов, похоже. Потому что они отвечают, когда к ним обращаются. Они все одно и то же говорят: «Развлеките нас, обучите нас, а мы за это дадим все, что попросите!» И дают! Я своими глазами видел, как с неба велосипед упал! Просто Георгий Павлович сказал, что хочет велосипед, а пока ждал, рассказал этой машине историю про Роланда.

– Что-то мне с трудом верится. Давай-ка немножечко проверим… – Буря улыбнулся по-волчьи, и Маркус вспомнил прежние дни, когда у Бури был огонь в груди, револьвер в руке, а во рту язык, которого слушались десять тысяч работяг Союза строителей-железнодорожников во время неудачного Октябрьского восстания, двенадцать лет назад. – Уж если наши таинственные благодетели готовы платить велосипедами за старые басни, то интересно, что они готовы дать за общую теорию постиндустриальной политэкономии?

– Если садишься обедать с дьяволом, запасись ложкой подлиннее, – осторожно напомнил Маркус.

– Да ты не бойся, я только хочу задать пару вопросов. – Рубинштейн взял телефон и с любопытством повертел его в руках. – А где… а, вот. Машина! Ты меня слышишь?

– Да.

Голос звучал с едва заметным странным акцентом, и несколько музыкально.

– Хорошо. Кто вы такие, откуда вы, и что вам нужно?

– Мы – Фестиваль.

Трое диссидентов склонились, почти стукнувшись головами над телефоном.

– Мы пролетели много двести-пятьдесят-шестерок световых лет, посетили много шестнадцатерок необитаемых планет. Мы есть искатели информации. Мы торгуем.

– Торгуете?

Буря поднял несколько разочарованный взгляд. Межзвездные предприниматели-капиталисты. Очень это ему нужно!

– Мы дадим вам что угодно. Вы дадите нам что-нибудь. Что-нибудь такое, чего мы пока не знаем. Живопись, математика, драматургия, литература, жизнеописания, религия, генетика, конструкции. Что вы хотите нам дать?

– А когда вы говорите «что угодно», что это значит? Вечную молодость? Свободу?

В словах Рубинштейна прозвучала едва заметная издевка, но Фестиваль не показал, что ее заметил.

– Абстрактные понятия трудны. Обмен информации труден тоже – узкополосный канал, ограниченный доступ. Но мы можем создать любые предметы, которые вы хотите, и бросить с орбиты. Хотите новый дом? Безлошадную повозку, которая умеет еще летать и плавать? Одежду? Мы делаем.

У Тимошевского отвисла челюсть.

– У вас есть машина-корнукопия? Рог изобилия? – спросил он, задохнувшись.

Буря прикусил язык. Тимошевскому не следовало перебивать… впрочем, его понять можно.

– Да.

– И вы можете нам дать одну такую? Вместе с инструкцией по использованию и библиотекой строительства колоний? – задал вопрос Рубинштейн, чувствуя, как кровь застучала в висках.

– Возможно. Что вы дадите нам?

– Гм… что скажете о постмарксистской теории посттехнологической политэкономии вместе с доказательством, что диктатура наследственной аристократии может поддерживаться только систематическим угнетением и эксплуатацией рабочих и инженеров, и что такая диктатура не выживет, если народ обретет самовоспроизводящиеся средства производства?