Небо с овчинку

Степан Степанович рассердился. Возвращаясь из областного центра, он решил заехать по пути в лесничество. До конца рабочего дня в Чугуново все равно не поспеть, а здесь можно было совместить полезное с приятным: на месте проверить, выполнено ли указание о выделении участка, а потом часок-другой провести в лесу возле речки, полежать на солнышке. Такое удовольствие Степан Степанович мог позволить себе не часто. У себя в городе для этого никогда не хватало времени, да и выглядело бы несолидно. Что бы о нем сказали, если б он вдруг появился в трусах на городском пляжике среди мальчишек и девчонок, играющих в волейбол? А здесь, в лесу, как говорится, сам бог велел — никто не увидит и ничего не скажет…

Благодушное до того настроение испортили в лесничестве. Лесничий, оказалось, уехал в город, участок до сих пор не выделен, так как лесничий не согласен с данным ему указанием и поехал его опротестовывать. Во-первых, кто спрашивает его согласия? А во-вторых, если он и не согласен — что никого не интересует, — обязан выполнить команду, а потом пускай протестует сколько влезет, пока ему не вправят мозги. Что получится, если каждый начнет рассуждать: того не хочу, этого не желаю — и совать свое мнение, где его не спрашивают? Работать надо, а не рассуждать. Распустили людей, панькаются с ними, а важнейшее мероприятие срывают…

Окажись лесничий на месте, ему попало бы по первое число, но лесничего не было, поэтому досталось ни сном ни духом не виноватому шоферу Лёне и Марье Ивановне (в семье Степана Степановича говорили друг другу «ты», но называли по имени-отчеству). Так бывало всегда. Степан Степанович жил своей работой, можно сказать, горел на работе. Каждую недоделку или срыв он так близко принимал к сердцу, что выходил из себя, и тогда, случалось, влетало не только виноватому, но и правому, если подвертывался под горячую руку. В Лесхоззаге все знали, что Степан Степанович горяч, но все так же знали, что это оттого, что в работе он не терпит никакого разгильдяйства, очень расстраивается и переживает каждый такой случай. Расстроенному Степану Степановичу уже все было не то и не так: и солнце чересчур жаркое, а вода чересчур прохладная, Марья Ивановна слишком расплывшаяся, а луговая трава кололась, как стерня, даже через вигоневое одеяло, комаров чертова пропасть, а шофер Леня уселся в стороне и демонстративно вырезывает палку, обиду свою показывает…

Поэтому, когда из-за кустов появился какой-то мальчишка, Степан Степанович встретил его не слишком ласково.

— Тебе чего тут?

— Сейчас скажу, — ответил Антон, деловито достал блокнот и записал номер машины. — Подберите после себя мусор. Здесь люди бывают.

— Это какие еще люди? Ты, что ли?

— И я, и другие тоже.

— Вот и подберете сами.

— Мы вас всерьез предупреждаем. А то нехорошо вам будет.

— Что? — Степан Степанович приподнялся. — А ну пошел отсюда!

— Вы на меня не кричите, — сказал Антон. — Мы охраняем лес. И я предупреждаю: после себя никакого хлама не оставлять. А то мы сделаем так, что вы сюда больше не приедете.

Степан Степанович встал:

— Ты это кому говоришь? Да я тебе сейчас…

У Антона пересохло во рту, он отступил, но только на один шаг. Он вовсе не хотел скандала и, конечно, не хотел, чтобы его побили, но понимал, что отступать нельзя, иначе все пойдет насмарку. А кроме того, за кустом стоит Юка, она все видит и слышит, увидит и услышит, как он сдрейфил, отступил.

— Вы мне не грозите, я вас не боюсь. А полезете драться — пожалеете…

— Вот я тебе покажу…

Степан Степанович сжал кулаки и шагнул вперед. Антон коротко, резко свистнул. Напролом через куст к нему бросился Бой. Он взглянул на Антона и уставился на голого незнакомого человека, шерсть на его загривке начала подниматься.

— Лучше не подходите! — побелевшими губами сказал Антон.

Он совершал непоправимое, ужасался этому и не мог сделать иначе. Он хорошо помнил запрет дяди Феди — ни в коем случае не давать команду «фасе!», но знал, что, если брюхтей полезет драться, он эту команду даст, а что произойдет тогда — об этом даже страшно было подумать…

— Ты… ты…