– Уже готовимся к короткому прыжку, – сообщил я, бросив быстрый взгляд на Краснову, которая сидела за пультом управления. – Десять астроединиц будет достаточно.
Когда начался тридцатисекундный отсчёт, явились Штерн и Марси – согласно правилам, при любых нештатных ситуациях в штурманской должны присутствовать все пилоты и главный инженер корабля.
– Ожидается нейтринная вспышка? – с порога осведомился Штерн.
– Молись, чтобы нет, – сказал я. – Иначе никаких следов «Ковчега» мы уже не найдём.
– Ну и что? Зато мы станем первооткрывателями необычайного феномена – преждевременного взрыва звезды, едва соскользнувшей с главной последовательности. А это куда интереснее, чем разыскать второй «Ковчег».
Мы совершили мгновенный прыжок на десять астрономических единиц перпендикулярно направлению на звезду. Гамбарини быстро произвела расчёты и доложила:
– Всё подтверждается. Источник нейтрино – 519-я.
Лопес покачал головой.
– Невероятно! Этого просто не может быть.
– Тем не менее есть, – сказал я.
Следующие несколько минут мы просто ждали, когда поток нейтрино, и так очень мощный, на долю секунды возрастёт ещё в сотни миллионов раз, а затем, после некоторого «затишья», светящаяся в центре главного обзорного экрана звезда ярко вспыхнет, превращаясь в Сверхновую.
Однако время шло, но ничего не менялось.
– Странно, – пробормотал Штерн, занявший место Гамбарини. – Интенсивность колеблется совершенно случайным образом. И вспышки всё нет.
Я распорядился произвести прыжок на сто астрономических единиц вперёд по курсу. Картина осталась прежней – звезда продолжала излучать жёсткие нейтрино, но взрываться не спешила.
– Похоже, Сверхновая отменяется, – заметил Лопес. – Тут что-то другое… Но что?
Я включил систему внутреннего оповещения и поставил весь экипаж в известность, что мы столкнулись с любопытным космическим феноменом и сейчас занимаемся его изучением. Предупреждение было необходимо для того, чтобы остальные члены команды не волновались из-за частых переходов в гипердрайв.
Совершив ещё несколько прыжков в ту и другую сторону, мы окончательно установили, что шестьсот тринадцать лет назад 519-я Стрельца ни с того ни с сего, без каких-либо изменений в спектре и светимости, стала активно испускать нейтрино, и лишь через сорок дней интенсивность излучения начала постепенно падать, пока в течение следующих пяти месяцев не вернулась к обычной норме.
– Чертовщина какая-то, – произнёс адмирал. – Ничего не понимаю!
Я тем более не понимал. Поэтому просто приказал Красновой продолжить полёт. Вот прибудем на место, там и разберёмся. Если, конечно, разберёмся…
Вечером после ужина я, как положено, собрал команду на брифинг, посвященный сегодняшним событиям. В кают-компанию явились все члены экипажа, кроме Йосидо, который как раз приступил к ночному дежурству в рубке.
Брифинг вёл адмирал Лопес. Он достаточно доходчиво объяснил, с каким необычным явлением мы столкнулись, затем стал отвечать на вопросы. Мне тоже хотелось кое о чём его спросить, но я не собирался делать это при других.
Где-то через полчаса между Лопесом и Штерном завязался ожесточённый спор по поводу возможных причин жёсткого нейтринного излучения звезды. Вскоре они забрались в такие астрофизические дебри, что даже я и Оливейра их с трудом понимали – а что уж говорить об остальных. Члены команды расценили это так, что лекция закончилась, и стали расходиться.
Я тоже покинул кают-компанию, первым делом наведался в рубку, где перекинулся парой слов с Хироши Йосидо и убедился, что с кораблём всё нормально. Затем решил посетить камбуз и узнать у Симона, чем он собирается порадовать нас на завтрак.
В небольшой корабельной столовой было пусто, а из приоткрытой двери кухни доносились голоса – звонкий девичий и слегка хрипловатый мальчишеский. Я остановился и прислушался, чтобы решить – присоединиться к их компании или тихонько уйти.
– Ну, Симон, – говорила Марси, – это же элементарные вещи. Каждая звезда излучает нейтрино. Они возникают при слиянии двух ядер водорода в одно ядро дейтерия. Обычная термоядерная реакция, ясно?
– Пока да, – ответил Симон растерянно, как бывало всегда, когда кто-то пытался втолковать ему суть тех или иных природных явлений. Но при всём том Симона нельзя было назвать глупцом, просто он привык воспринимать мир с позиций эстетики, а не физики, и детальные научные объяснения лишь сбивали его с толку, портили ему всю картину мироздания.