«Ага, не уехал!» — обрадовалась девушка и, словно не заметив его, стала подниматься в гору. Теперь в ней снова проснулась обида. И она нарочно пошла быстрей.
— Нехамка, — хрипло позвал Вова
Она шла не оборачиваясь, гордо подняв голову, словно внимательно разглядывала верхушки деревьев.
— Нехама!
Вова, с трудом переводя дыхание, взбежал вверх по склону и догнал ее наконец.
— Нехама, подожди… Я тебя уже столько ищу… Подводы готовы…
Она не ответила, даже не оглянулась, точно парень не к ней обращался.
— Нехама, стой… подожди же! — закричал Вова. — Слышишь? Мне нужно тебе что-то сказать… Нехамка!
— Да? А я не хочу слушать, — не убавляя шаг, с вызовом ответила девушка.
— Ведь я уезжаю… Сейчас…
— Можешь уезжать.
— Вот как ты со мной разговариваешь?
— Да, вот так.
— А если… не дай бог, не увидимся больше? Ты об этом подумала?
— Мне все равно, — спокойно ответила девушка.
— Ну, если так… — Вова остановился и беспомощно развел руками. Сердце больно сжалось. В конце концов, Что он сделал, чтобы теперь, в последние минуты, так жестоко с ним обращаться? «Все равно…» — да как она могла выговорить такое? Но он на нее не сердился. Наоборот, никогда еще его не тянуло так к ней, никогда она еще не казалась ему такой красивой и милой; она теперь ему еще дороже, чем прежде.
— Нехамка! — крикнул он, глядя ей вслед. — Нехамка! — Он немного подождал и тяжелым шагом пошел к плотине.
А Нехамка свернула к себе. Не доходя до дома, она услышала женский плач.
Через несколько минут она бежала, держась за го-лову, вниз, через огородные грядки, к плотине. Коса раскачивалась, как маятник, била по плечам, девушка тряслась от беззвучных рыданий и беспрерывно повторяла: «Война… боже мой… война…» На бегу она потеряла платок и не заметила. Она даже не чувствовала, как колючки царапали ноги,
У самой плотины, где стояли окруженные толпой подводы, она его догнала.
— Вова! Миленький. А я как же? А я?
Нехамка теперь никого, кроме Вовы, не видела и обеими руками судорожно обхватила его шею.
— Вова, — шептала, — Вова… Я ведь не знала… Не сердись на меня…
— А я и не сержусь, — тихо ответил Вова, гладя девушку по волосам.
Нехамка порывисто поднялась на цыпочки, прижалась губами к его губам. У нее закружилась голова.
— Вова… Вова… — повторяла она сдавленным голосом.
Вокруг стало шумно, уже начали рассаживаться по подводам. То одна женщина, то другая выкрикивала, разражалась рыданиями. Хонця и Хома Траскун с озабоченными лицами расхаживали среди подвод, наставляли возниц, прощались с мобилизованными. А Додя Бурлак, все еще в праздничном сюртуке, молча стоял и на все отвечал лишь усталым кивком седой головы.
Несколько минут сутолоки — и вот все разместились. Один Вова все еще стоял с Нехамкой. Возницы тронули вожжи. Наконец Вова ласково отстранил от себя Нехамку и повернулся к родителям.
— Будь здоров, отец. Будь здорова, мама.
— Возвращайся, сынок, целый и невредимый, — Калмен Зогот, отвернувшись, вытер глаза рукавом пиджака. — Простись с землей, на которой ты родился. Здесь лежат твои деды и прадеды… Это святая земля. Бей Гитлера, бей фашистов безо всякой жалости!
— О господи! — громко разрыдалась Зоготнха, обнимая сына.
Подводы тронулись.
— Садись лицом к хутору, — всхлипывала Геня-Рива, — тогда ты, даст бог, вернешься целый и невредимый…
— Ладно, ладно, — потом… будьте здоровы… я немного пешком пройду, — крикнул Вова, держась рукой за подводу.
Народ кинулся следом, а подводы, растянувшись цепочкой, уже переезжали высокую насыпь плотины. — Ради бога, пиши! — плача кричала Зоготиха, — Хорошо, мама!
Провожающие постепенно отставали, но все еще махали руками и что-то кричали.
«Что было бы, если б я опоздала, — думала Нехамка. — Могла б не застать его…»
Вова время от времени оборачивался и махал ей рукой. Вот-вот он скроется за горой, и она не увидит его. Нехамка рванулась и побежала.
— Вова, не сердись на меня, — просила она. — Не сердись, — повторяла девушка совсем тихо и дрожащими пальцами застегивала воротничок его гимнастерки.
Вова на ходу вскочил на подводу и, усевшись повыше, лицом к Нехамке, долго махал ей рукой. Подводы все удалялись и вскоре вовсе исчезли за горой. Вовы уже было не видно. Нехамка не уходила. Она стояла у дороги, с мокрым, как от дождя, лицом, стиснув зубы, смотрела туда, вдаль…
Мимо нее, тарахтя, проезжали все новые и новые подводы — из окрестных сел и хуторов. И все они по извилистым проселочным дорогам направлялись к широкому Гуляйпольскому тракту. Парни шапками махали стоящей на обочине девушке.
А Нехамка все стояла одна-одинешенька и глядела вдаль, где за горой скрывались последние подводы, оставляя за собой розоватый хвост пыли.
— Не сердись на меня, — шептала она, — Не сердись на меня…
Попрощавшись с Шефтлом, Элька торопливо перешла через мост и, не оглядываясь, повернула на узенькую утоптанную дорожку, которая вела вниз, к малозаселенной улочке. Она ступала легко, всем телом чувствуя, что Шефтл все еще стоит и смотрит ей вслед.