Небо и земля

Обедать Шефтл не приходил. С утра до ночи, черный от солнца, небритый, весь в пыли и полове, хлопотал на току, где молотили пшеницу. Следил, чтобы зерно было чисто провеяно, чтобы хорошо была заскирдована вымолоченная солома, чтобы обед для колхозников был готов вовремя, а в кадке всегда была свежая вода. Да и кроме этого хватало дел. Здесь, в бригаде, Шефтл забывал о домашних неприятностях.

Только поздно ночью, измотанный, приходил он домой и в одиночестве садился за кухонный стол; там, прикрытый чистым полотенцем, ждал его ужин.

Зелда спала теперь отдельно, на короткой жесткой кушетке, без подушки, без перины; подстилала тонкий соломенный тюфячок и ложилась не раздеваясь, укрывшись старой шалью свекрови.

С каждым днем Зелда выглядела все хуже.

Сегодня Шефтл решил вернуться домой пораньше. Сегодня он с ней поговорит. Хватит!

Но пришлось опять отправлять обоз на элеватор, и, когда Шефтл пришел с поля, Зелда уже лежала, скорчившись на короткой кушетке у открытого окна, и дремала.

Шефтл хотел подойти к ней, сказать: „Да ложись ты, дуреха, в постель, хватит мучить себя и меня“, но побоялся, что она расплачется, поднимет крик и разбудит детей. Он немного постоял, затем, вздохнув, начал раздеваться.

Одному на широкой мягкой постели было неуютно. Несмотря на усталость, Шефтлу не спалось. Он слышал, как Зелда стонала во сне, и при каждом ее стоне страдальчески морщился.

„Ну что я ей сделал, — оправдывался он перед самим собой. — Не рассказал про Эльку, и из-за этого так убиваться…“ Но одновременно он чувствовал, что кривит душой, что все-таки виноват перед Зелдой, обидел ее. То, что он не рассказал жене об Элькином горе, — ладно, это одно, но ведь он видел ее, был у нее — об этом он должен был рассказать. И почему он этого не сделал? Он и сам не знает. Может, и рассказал бы, если б Зелда его тогда не встретила страшной новостью о войне. А так — все откладывал на потом, и вот… Знать бы, что из этого выйдет! Шефтл сел. Зелда все еще постанывала, но тише, чуть слышно, словно из последних сил.

Он слез с постели, босиком подошел к кушетке и осторожно присел на самый краешек.

Зелда повыше натянула шаль и повернулась лицом к стене.

С минуту Шефтл сидел молча, потом тихо позвал:

— Зелда…

Зелда ответила вздохом.

— Зелда, — повторил Шефтл.

Она продолжала молчать, даже не пошевельнулась.

— Зелда, я ведь говорю с тобой, — сказал он с досадой и притронулся рукой к ее волосам.

Зелда вздрогнула. Она уже давно этого ждала. Ждала, чтобы он подошел к ней, попросил прощения, все объяснил и не надо было бы больше страдать и отравлять себе жизнь подозрениями. Но что-то мешало ей отозваться.

— Ну, Зелда, ну чего ты зря мучаешься… Пойдем, ляг в постель.

Она еще больше съежилась, прижала руки к груди и молчала.

Шефтл не знал, что делать. За все восемь лет их совместной жизни он ни разу ее такой не видел и не подозревал, что она может так заупрямиться.

— Ну пойдем, Зелдка, — попробовал он обнять ее.

— Уходи! Уходи от меня!

— Да что я тебе такого страшного сделал? — Шефтл тоже разволновался, но говорил тихо, чтобы не услышала мать.

— Мало тебе? Мало?

— Да о чем ты говоришь? Я ведь даже не знаю, о чем ты говоришь! — вспыхнул Шефтл.

— Он не знает! Нарочно остался на ночь в Гуляйполе… Остался, чтобы переночевать у нее… Красиво, очень красиво… Отец четверых детей…

— Да кто ночевал? Плетешь, сама не знаешь что.

— А тогда почему ты молчал? Почему даже не вспомнил, что видел ее? Почему ты это скрывал от меня?

Шефтл поежился. Правду сказать он не мог, а ничего другого как-то до сих пор не придумал. Да и что тут можно было придумать?

— А зачем она к тебе приезжала?

— Как это — зачем? — поднял Шефтл голову. — Ей что, нельзя к нам приехать?

— Не к нам она приезжала… она приезжала к тебе! О чем вы секретничали? О чем?

Сердце у Зелды билось тревожно. Теперь, казалось ей, от его ответа зависит все — ее жизнь, жизнь детей, всего дома. Она требовала, чтобы он сказал ей правду, и в то же время так этой правды боялась!

Вся сжавшись, тяжело дыша, Зелда ждала. Сейчас ей нужно было немного, хоть два слова, которые бы ее успокоили. Пусть скажет только, что ничего между ними не было. С нее и этого будет достаточно.

Но Шефтл, опустив голову, молча сидел на краю кушетки, и Зелда почувствовала такое отчаяние, что хоть с жизнью прощайся.

— Молчишь? — крикнула она. — Сказать нечего? Она резко поднялась, схватилась за оконный косяк, но тут силы оставили ее, она снова опустилась на кушетку и, уткнувшись лицом в тюфяк, глухо зарыдала. Шефтл встал и вышел во двор.

„Ну что тут скажешь, — бормотал он растерянно. — В такое время… На свете творится бог знает что, а она… Лучше бы уж я к ней не подходил“.

В одном белье он бродил по двору, боялся войти в дом. Как бы Зелда не разревелась во весь голос — соседи услышат, сбегутся, тогда хоть на хуторе не показывайся. Шефтл не знал, что делать, и шагал взад-вперед, от колодца к палисаднику и обратно.

„Если бы Элька видела, как я тут топчусь! Если бы только знала она, что началось в доме после того, как она побывала здесь“.