Небо и корни мира

Яромир сел у алтаря с ломтем хлеба в руке и кубком вина, стал есть, чувствуя, как что-то влажное и теплое щекочет ему щеки: слезы. Чудо ранило его в самое сердце. Вместе с вином и хлебом слезы попадали ему в рот. Что она здесь делала, та, что оставила ему хлеб и вино? Яромир знал, что никакой проезжей дороги рядом нет. Неужто, как в сказке, какая-нибудь княжна собралась на охоту, увидала заброшенный храм и решила переждать дождь? Она вошла, заметила спящего у стены бродягу и оставила ему вино и этот удивительный медвяный хлеб, которые взяла с собой из дому. Наверное, кувшин с узким горлышком был у нее запечатан и лежал в седельной сумке.

Покончив с хлебом и вином, Яромир отер затуманенные глаза, положил руку на голову лежащему рядом Шалому. Пес видел ту, что их накормила. Наверное, она гладила пса, и ее ладонь лежала на том же месте, где сейчас лежала тяжелая, словно грубо высеченная из камня, ладонь Яромира.

Вечером ему опять сильно нездоровилось. Заброшенный храм казался безопасным приютом, и он решил побыть здесь, пока не уймется лихорадка. Хлеб оставил удивительное ощущение сытости на весь день. Если случайная гостья накормила этим же хлебом и вечно голодного пса, то понятно, почему тот не стащил с алтаря лепешку, пока не проснулся хозяин. Яромир уснул на уцелевшей широкой скамье, подложив под себя край плаща и закутавшись другим.

В разгар солнечного утра он открыл глаза. Его лица касались косо падающие на каменный пол лучи света, в которых плясала пыль. В кустах шиповника под самым окном гудели шмели.

Яромир сел. На пол соскользнуло тонкое шерстяное одеяло. Яромир зажмурился и открыл глаза снова. Пока он спал, кто-то укрыл его одеялом, а под голову осторожно, не разбудив, подсунул подушку, которая пахла каким-то благовонием. Яромир перевел взгляд на алтарь. Там его ждали кувшин и блюдо, покрытое, как вчера, скатеркой.

– Шалый?!

Пес лежал поодаль, прямо посреди храма, в столбе падавшего из окна солнечного света. Он поднял на хозяина взгляд, по которому было видно, что пес доволен и сыт. Яромир медленно покачал головой. В изголовье его скамьи лежала не замеченная им раньше, бережно свернутая белая рубашка из тонкого полотна и еще какая-то одежда.

Яромир ошеломленно вертел рубашку в руках.

– Эй, хозяйка! – сорвавшимся голосом окликнул он. – Где ты? Кто ты?

На скатерке, которой было покрыто блюдо, лежал одинокий цветок красного шиповника, сорванный, похоже, с куста возле храма. Как будто загадочная хозяйка хотела не просто накормить и одеть, но и поприветствовать своего гостя.

Яромир пошел умыться. Колодец во дворе засорился. Но по пути Яромир видел в роще ручеек. Он прихватил с собой чистую одежду, положил ее на траву у ручья, наклонился и набрал в горсть воды. В ручье отразилось человеческое лицо, и Яромир стал приглядываться: вот кого увидела в храме таинственная хозяйка. Неровно подрезанные ножом волосы и борода. Не борода, а щетина: направляя лезвие на кожаной подошве сапога, он так-сяк подбривал бороду, но никогда начисто. Лицо угрюмое, темное от загара и ветра.

Яромир равнодушно отошел от ручья. Но внезапно, словно на миг потеряв рассудок, схватил камень и с рычаньем бросил в воду, где недавно было его отражение. Шалый взвизгнул.

– Тебе-то что? – с досадой спросил его Яромир.

Он умылся, оделся в чистое. Кто же заботится о нем? Кто приготовил ему поесть и положил у изголовья одежду? Кто укрыл его ночью одеялом? Может, и вправду княжеская дочь, которую он придумал вчера? Она не показывается ему на глаза, потому что неподалеку замок ее отца и она не хочет, чтобы бродяга потом случайно узнал ее. А может, просто боится? И жалеет, и боится. Яромир хмуро сдвинул брови, но вдруг вспомнил цветок шиповника и закусил губу.

…В тот день в храме он снова ел хлеб с вином. На скатерть рядом с цветком шиповника Яромир положил пучок каких-то мелких синих лесных цветов, которые росли у ручья.

На закате Яромир снова почувствовал знакомый озноб между лопаток. Звенело в ушах, перед глазами рябило: на этот раз приступ грозил быть сильнее, чем накануне. Яромир, успев закутаться в плащ, а сверху накрывшись «хозяйкиным» одеялом, лег лицом вниз на лавку, вцепившись в нее обеими руками.

Посреди ночи он очнулся на каменном полу. Видимо, в бреду сбросил с себя и одеяло, и плащ и сполз с лавки. Шалый подвывал. В окна с одной стороны храма бил лунный свет, почти такой же яркий, как днем – солнечный. Яромиру было больно на него смотреть. Он стал шарить рукой, отыскивая одеяло, но не успел, бред снова накрыл его с головой. Ему чудилось: кто-то поднес к его губам край глиняного кубка. Яромир делал усилия, чтобы прийти в себя и разглядеть, кто рядом с ним. В своей похолодевшей ладони он почувствовал теплую чужую руку…

Когда приступ прошел, Яромир сразу же уснул. Утром, еще в полудреме, он вспомнил, что нынче ночью загадочная хозяйка храма приходила к нему. Яромир поднял голову. Он по-прежнему лежал на полу, но она снова укрыла его и сунула под голову подушку. Под боком сопел Шалый. Яромир приподнялся на локте.