Неблагодарная работа

И только после того, как Ларсон выполнил его просьбу, представил умельцев:

– Данил Глиняная чаша и Вячко Жбан – московские гончары, Некрас Борщ – человек из Гжели, Сом – пушечник, из рода Чоховых. Андрес удивленно посмотрел на Ельчанинова, но тот кивнул и сказал:

– Из того самого. Пушки его предка, даже в Нарвской конфузий участвовали.

Затем князь подозвал целовальника. Тот выбрался из-за стойки подошел к гостям. Увидев полковника, он изменился в лице и дрожащим голосом поинтересовался, что хотят господа.

– Лифляндское вино![25] – скомандовал Квятковский.

Кланяясь, пятясь назад, стараясь не споткнуться, вернулся за стойку. Достал штоф. Притащил его и поставил на стол. Затем принес восемь чарок. Помня, что во время употребления закусывать не полагалось, Ларсон встревожено взглянул на Ельчанинова. Тот хотел, было что-то сказать, но полковник опередил его. Схватил за грудки целовальника и подтянул к себе. Что-то прошептал тому на ухо, так что хозяин питейного заведения побледнел.

– Бледнеть потом будешь, – сказал Юрий, и отпустил того.

Целовальник взглянул тревожно на посетителей и ушел к стойке. Не известно, что он сделал, но появился в дверях, ведущих куда-то вглубь дома, мальчонка. Ребятенок подбежал (Андрес предположил, что тот является, скорее всего, сыном) к целовальнику. Тот, что-то прошептал и мальчишка так же быстро исчез.

– Пока он ходит. Выпьем, – предложил Квятковский. Он разлил содержимое по чаркам.

– Ну, за дружбу, – проговорил он, и осушил чарку одним глотком. Затем занюхал рукавом епанчи. Собравшиеся, в том числе и Андрес, поступили так же.

– Между первой и второй, – не унимался полковник, – перерывчик небольшой.

Он вновь разлил содержимое штофа по чаркам. Процедура повторилась и вовремя. В зал кабака, неся на подносе закуску, вбежал ребятенок. Он поставил поднос на стол и убежал.

– Во время, – проговорил Квятковский, – третья она трапезная, а после нее благородные люди обычно, для продолжения беседы закусывают.

Вновь выпили. На этот раз закусили. Князь Ельчанинов объявил, что для мастеровых людей, у Андреса Ларсона есть предложение.

В нескольких словах попытался эстонец объяснить свою идею. Мастера сидели и недоуменно смотрели на него. То, что Андрес им говорил, сейчас казалось полным бредом, а ведь они выпили только по три чарки. И тогда Ларсон хлопнул себя по лбу, извлек из кармана эскизы и положил их перед мастерами.

– Мне нужен глиняный трон, – проговорил он, показывая на картинку, – вот такой вот конструкции. Чтобы государь мог ходить в него по нужде – малой и большой. Причем стены снаружи и внутри должны быть белыми.

– Занятно, – проговорил Данил, – чувствую, что думка хорошая. Но вот как сделать внутри белыми. – Тут он посмотрел загадочно на Некраса.

– А мне то откуда знать, – проговорил тот, – я ведь купец. Мне нужно с мастерами из своего города переговорить. Смогут ли они. Дело новое и незнакомое. Явно новомодное. Те не откажут, все же для государя делать будут, вот только смогут ли.

– А затем вот эти трубы? – поинтересовался Вячко.

– Для того чтобы «отходы» сами по себе попадали в выгребную яму. Их надо делать из чугуна.

– Мы только пробуем лить чугунные пушки, – проговорил Сом, – но боюсь, сейчас нам будет не до этого, – тут он вздохнул, – государь всю артиллерию в походе потерял. А ему для дел бранных новые пушки и мортиры понадобятся. Андрес кивнул.

– Я это предполагал, – молвил он, – поэтому их еще можно сделать глиняными.

Вячко, а он, по всей видимости, был среди мастеров московских старшим, взял картинку и задумался. Пока тот молчал, полковник вновь наполнил чарки.

– Дело трудное, но не невыполнимое. Сделать можно, вот только время понадобиться. Сказал гончар.

– Согласен. – Кивнул Некрас, – в лучшем случае, только к лету.

– Ну, лету, так к лету. – Согласился Андрес, понимая, что дышать ему нечистотами еще долго придется.

VI

Двадцать третьего ноября обер-офицеры Преображенского и Семеновского полка, а так же поручик, Бомбардирской роты, Плещеев привели гвардию в Новгород, где и была она встречена царем. Государь из уст, командиров, узнал об конфузий, что случилась под сводами крепости. Единственным утешением в его горе было только то, что гвардия на поле баталии показала дух богатырский. И чтобы увековечить сей подвиг, повелел монарх на знаках обер-офицеров сделать надпись «1700 NO 19».