Небит-Даг

— Нет, не разлюбила, — вздохнула Ольга, поняв с полуслова. — Я и об этом сейчас думала. Если бы тебя тут не было, я бы очень мучилась. Но как бы получше сказать?.. Если стукнешься, сначала очень больно, а потом боль проходит, остается синяк… Посмотришь и вспомнишь, как было больно.

— Значит, не можешь забыть мою вину?

Нурджану трудно было понять Ольгу. Сам он еще никогда не испытывал ничего похожего. Сегодня, когда прибежал к ней, была только одна забота — рассказать и чтоб она поверила. Поверит, и все пойдет по-прежнему. А получается все так сложно, и нельзя догадаться, о чем она думает… Он смотрел в побледневшее после болезни лицо Ольги, она изменилась, как будто бы и подурнела: скулы выдались, запали глаза, подбородок заострился… И все-таки нельзя наглядеться. Она молчала, и Нурджану пришлось повторить:

— Не можешь забыть?

— Ах, я и не думаю об этом.

Нет, ее решительно нельзя узнать и невозможно понять! Куда девалась привычка поддразнивать, кокетничать, командовать, капризничать? Говорит не глядя, будто мысли унеслись за Балхан. Что ж, помолчать вместе с ней?

Из дверей техникума высыпал народ. Две девушки в длинных платьях из кетени, переливающихся фиолетовым и зеленым, с косами, переброшенными на грудь, степенно направились к дальней скамейке, где сидели Нурджан и Ольга. Светловолосый взлохмаченный паренек закричал вслед:

— Биби! Роза! Стол освободился! Идемте играть! Биби, скорее!

— Пойдем, пожалуй? — сказала Ольга. — Шумно становится.

Нурджан отметил про себя и эту новость. Раньше Ольга любила гулять в самые шумные часы, по самым людным улицам.

Они вышли в переулок, пустынный в этот дневной час, но Ольга повернула не к площади Свободы, а в сторону Балхана: одним концом переулок упирался в гору. Налетел порыв ветра, тонкие ветки белой акации, растущей вдоль тротуара, заломились в одну сторону, и в открывшемся небе Нурджан увидел, как пышное пуховое облако проглатывает солнце.

— Тебе холодно? — спросил он. — Хочешь мой плащ?

— Нурджан, ты милый, — сказала Ольга, будто не слыша вопроса, и улыбнулась, кажется, первый раз за весь день.

— Значит, не сердишься? — спросил он с надеждой.

— И никогда не сердилась. Я мучилась, если хочешь знать, — и в голосе ее послышались слезы. Как хорошо было пожалеть себя, вот сейчас, когда он идет рядом и крепко держит за локоть.

Родинка дрогнула на щеке Нурджана.

— Ну хорошо, я виноват, я сам себе никогда не прощу. Но что же теперь делать?

— А ничего! — Ольга широко улыбнулась. — У нас все еще будет очень хорошо, только по-новому… Я теперь гораздо старше стала.

А он? Разве он стал старше? Нурджан подумал о том, как теперь далек тот осенний день, день песчаной бури, когда он шел на промысел, качаясь на ветру, и выдумывал не то стихи, не то какие-то особенные слова, которые должны были поразить Ольгу. Оказалось, вовсе не надо было мудрить, ничего не надо придумывать… Чувствовать правильно, доверять, если любишь. Кажется, об этом толковал Аман в тот последний вечер перед бегством Нурджана в Сазаклы?..

Аман в это время ехал в машине с Сафроновым из Небит-Дага в Вышку. Ехали молча. Каждому было о чем подумать.

Андрея Николаевича угнетала перемена, происшедшая с Ольгой. Ее печаль и отчужденность замечала даже маленькая Верочка. В доме стало пасмурно, будто туча налетела, будто молодость покинула его навсегда… Он догадывался, что сестра поссорилась с Нурджаном, но причину ссоры не узнал, а спрашивать стеснялся. Слишком замкнута и скрытна стала Ольга за последние дни. В то же время Сафронов понимал, что Ольге надо помочь. Как часто девичье воображение разыгрывается на пустом месте, создает непреодолимые препятствия из камушка, лежащего на дороге… Кому же и вмешиваться в эти дела, как не близким, умудренным опытом? Может, Атабаев прольет свет на эту ссору? Кажется, он очень дружен с братом.

— Вы не знаете, что происходит с нашим подрастающим поколением, Аман Атабаевич?

Аман вздрогнул, очнувшись от мыслей, но сразу понял, о чем идет речь.

— Как будто начинаю разбираться, — уклончиво сказал он, не зная, деликатно ли посвящать Андрея Николаевича в отношения влюбленных.

— Меня очень тревожит Ольга, — продолжал Сафронов, — но я ничего не могу понять…

— Тут пустое недоразумение. Мерзкая сплетня по поводу поездки Ольги и Тойджана в колхоз.

— Но ведь вы тоже там были. Скажите, вы ведь не слишком были заняты скачками и выпивкой, вы обратили внимание, как вела себя Ольга?

— Как вела себя? — переспросил Аман. — Как птичка. Радовалась, что видит новое, расспрашивала обо всем, удивлялась…

— Я и не сомневался в ней, только думал, что по недомыслию юности она могла дать повод для разговоров…

— Ну, какой там повод! Те, кто распускает слухи, не нуждаются в поводах. Сами выдумывают все, что им требуется.

— А кто же все-таки распускает?

— По-моему, Ханык Дурдыев.