Небесное испытание

В центре плошади Илуге разглядел большую металлическую клетку в человеческий рост, и сердце его заколотилось. Правда, что делать дальше, Илуге сам не слишком представлял: он рассчитывал на то, что охрану на ночь у клетки не выставят. Однако это оказалось не так: он насчитал четверых караульных в куаньлинской форме и пятого, который что-то делал, просунув руки сквозь металлические прутья.

Луну окончательно затянуло тучами, и площадь погрузилась в темноту. Илуге отметил, что их ургухи почти сливаются с плитами брусчатки. В такой темноте их можно будет только учуять, а куаньлинов так мало… Он сделал молчаливый знак Элире, Чонрагу, Баргузену, и джунгары принялись освобождаться от своих масок и ложиться, сливаясь с темнотой. Двигаться абсолютно бесшумно в степях умеет каждый охотник, когда-либо подстерегавший такую пугливую дичь, как дзерены.

Становилось все темней. С гор порывами резкого ветра принесло снег, ложившийся по косой длинными лентами. Еще немного – и разглядеть что-либо в этой каше будет практически невозможно.

Илуге приподнял голову. Он уже был достаточно близко, чтобы разглядеть, чем занимается куаньлинский военачальник, – а по блестящим нагрудным пластинам было видно, что это не рядовой. Рука Илуге медленно опустилась к бедру – нож он бросал неплохо и сможет уложить того, прежде чем он сумеет причинить пленнице зло. Илуге приподнялся, освобождая место для броска…

Куаньлин отодвинулся, и Илуге увидел, что в его руках плошка. Аккуратно достав тонкий платок, он протянул его к смутно белевшему лицу пленницы и принялся вытирать ей рот. Илуге онемел.

– Он здесь, – неожиданно отчетливо сказала женщина.

– Не убивать! – прошипел Илуге, прыгая к клетке и надеясь, что его все-таки послушают. В голове бешено вертелись мысли: что, если он чего-то не знает, а куаньлины – это союзники матери? Но почему они тогда допускают, чтобы она оставалась в клетке?

Куаньлин прыгнул навстречу, вытаскивая меч. Он что-то сказал своим, но не закричал, вызывая подмогу. Все застыли.

– Я пришел за своей матерью, – сказал Илуге негромко, сделав соответствующий жест, так как не был уверен, что его понимают. Куаньлин молчал и не двигался. Илуге видел его широкие темные глаза, слабо блестевшие из-под шлема. Не выпуская чужака из виду, Илуге нащупал замок, отвел меч назад и ударил по металлической дужке. То ли железо было мягким, то ли сила удара такой большой, но замок распался сразу. Илуге протянул внутрь руки, подхватил бессильное тело, весившее не больше, чем у пятилетнего ребенка. Слабые исхудавшие пальцы ухватили его руку, огромные на иссохшем лице глаза впились в лицо.

Илуге нервно сглотнул. Все молчали.

И в этот тонкий, хрупкий, как весенний наст, момент, когда Илуге уже вышел со своей ношей и сделал осторожный шаг, чтобы уйти, никого не потревожив, со стороны Баргузена послышался звон оружия и протяжный стон. Словно выйдя из оцепенения, куаньлины кинулись на них. Еще кто-то упал.

Илуге скорее уловил движение меча. Обернувшись, он увидел, как куаньлинский воин, тот, что ухаживал за его матерью, рубит сплеча и меч падает, падает, падает… Видение, посетившее его в момент Посвящения, сбывалось, он погружался в него все глубже, словно в холодную, неподвижную воду. Сверкнул клинок Орхоя, отбивая удар. Дальше Илуге не стал церемониться – больно пнул куаньлина в колено и мягким кувырком ушел в сторону, под защиту стены. Навстречу спешила Элира, не замечая, что еще один из куаньлинов, развалив противнику плечо, озирается по сторонам…

– Элира-а-а! – заорал Баргузен. Вопль холодом пополз по позвоночнику Илуге. Оба монаха, бесшумно вынырнув из темноты за спиной жрицы, молниеносно метнули в стражника какие-то блестящие звездочки – и тот остановился, выронив меч и схватившись за горло.

– Бегите! Немедленно! Сейчас они будут здесь! – Жрица, конечно, понимала, что вот-вот произойдет, в такой близости от… Илуге оглянулся, раздираемый необходимостью спасти свою мать, выжившую таким чудом, или оставить Элиру, свою соратницу, на верную смерть. Монахи, озираясь, встали по обе стороны жрицы. Небо потемнело все больше, и из низко нависших туч понеслись крупные хлопья мокрого снега. Ветер протяжно и надсадно свистел, быстро усиливаясь.

Из подворотни раздался вой. В нем было столько нечеловеческого, что все, кто только что бился не на жизнь, а на смерть на площади, остановились. Сбегавшиеся на шум стражники тоже застывали, раскрывая рты от от ужаса: гхи появились сразу с нескольких сторон – низкие звероподобные светящиеся тени, почти неразличимые в сумасшедшем танце начинающегося бурана. Красноватые глаза в глубоких глазницах горели огнем ярости и наслаждения – отвратительной смесью звериного инстинкта и человеческого стремления убивать. Несмотря на звериную повадку и узкие оскаленные морды (их уже никак нельзя было назвать лицами, хоть человеческие черты при большом желании еще узнавались), в передних конечностях многие держали оружие. Их становилось все больше, кольцо сжималось…