Неандертальский параллакс. Трилогия

Внезапно Мэри почувствовала, как у неё напряглась спина и сгорбились плечи. Кто-то был здесь, в этой комнате, вместе с ней. Она не видела его, но чувствовала, как его взгляд буравит ей затылок.

Это смешно, подумала Мэри. Простое внушение. Если бы не все эти предварительные разговоры, она бы наверняка ничего не почувствовала бы. Это ж надо, на какую ерунду людям удаётся найти гранты. Это не более, чем салонный фокус, и…

И вдруг она поняла, кто это — кто был с ней в этой комнате.

И это был не он.

Это была она.

Мария.

Мария.

Дева.

Матерь Божья.

Она не могла её видеть, не по-настоящему. Это был просто яркий-яркий свет, движущийся перед ней — но такой свет, на который ничуть не больно смотреть. И всё же она знала, кто это, была уверена: чистота, покой, доброта, мудрость. Она закрыла глаза, но свет не пропал.

Мария.

Та, чьё имя она носит, и…

И тут Мэри-учёный вышел на первый план. Конечно, она видит Марию. Если бы она была мексиканцем по имени Хесус[124] — она бы, наверное, увидала самого Христа. Будь её имя Тереза, она наверняка бы увидела Мать Терезу. Кроме того, они с Понтером говорили о Деве Марии не далее чем вчера, так что…

Но нет.

Нет, это не то.

Неважно, что говорит ей мозг.

Её разум знает, что этот свет — что-то другое.

Её душа это знает.

Это Мария, мать Иисуса.

А почему нет? подумала Мэри Воган. Только потому, что она здесь, в университете, в лаборатории, внутри испытательной камеры?

Мэри всегда скептически относилась к сообщениям о происходящих в наши дни чудесах, но если чудеса и правда происходят, то, наверное, Дева Мария может появиться где угодно?

Ведь появилась же она в португальской Фатиме.

И во французском Лурде.

И в мексиканском Гуадалупе.

И во вьетнамском Лаванге.

Так почему не в Садбери, Онтарио?

Почему не в капмусе Лаврентийского университета?

И почему не для того, чтобы поговорить с ней?

Нет. Нет, следует воззвать к скромности здесь, в присутствии Богородицы. К скромности, по её примеру.

Но…

Но всё же разве это настолько бессмысленно — что Дева Мария является к Мэри Воган? Мэри побывала в ином мире, мире, не знавшем Бога-Отца, мире, не видевшем Иисуса Сына Божьего, мире, которого не касался Святой Дух. Разумеется, Марии из Назарета любопытно взглянуть на того, кто это совершил!

Чистое и простое присутствие сдвинулось влево от неё. Не прошло, а просто сдвинулось — паря, не касаясь земли.

Нет. Нет, здесь нет никакой земли. Она находится в подвале здания. Здесь нет земли.

Она в лаборатории!

И транскраниальная магнитная стимуляция воздействует на её мозг.

Мэри снова закрыла глаза, зажмурила их изо всех сил, но это ничего не изменило. Божественное присутствие никуда не пропало, она по-прежнему его чувствовала.

Чудесное, чудесное присутствие…

Мэри Воган открыла рот, чтобы заговорить со Святой Девой, и…

И внезапно её не стало.

Но Мэри ощущала подъём, какого не помнила со дня своего первого причастия после конфирмации, когда, в первый и единственный раз в своей жизни, она по-настоящему ощутила, как дух Христа входит в неё.

— Ну как? — спросил женский голос.

Мэри проигнорировала вопрос — грубое, незваное вторжение в её грёзы. Она хотела насладиться этим моментом, продлить его… хотя непередаваемое ощущение рассеивалось, словно сон, который ты пытаешься перевести в область сознательных воспоминаний, прежде чем он окончательно ускользнёт…

— Мэре, — произнёс другой, более низкий голос, — тебе нехорошо?

Она знала этот голос, голос, который она когда-то страстно желала услышать снова, но сейчас, в это самое мгновение, пока это мгновение длится, она хотела лишь тишины.

Но мгновение быстро проходило. Через несколько секунд дверь в камеру распахнулась, и свет — яркий, слепящий, искусственный — проник в неё снаружи. Вошла Вероника Шеннон, за ней следовал Понтер. Женщина сняла шлем с головы Мэри.

Понтер склонился к ней и своим коротким широким пальцем провёл Мэри по щеке. Потом убрал руку от щеки и показал Мэри — палец был мокрым.

— Тебе нехорошо? — повторил он.

Мэри только сейчас осознала, что у неё из глаз текут слёзы.

— Мне хорошо, — сказала она. А потом, осознав, что «хорошо» даже и близко не описывает то, что она чувствует, добавила: — Лучше всех.

— Ты плакала? — сказал Понтер. — Ты… ты что-то почувствовала?

Мэри кивнула.

— Что это было? — спросил Понтер.

Мэри глубоко вдохнула и посмотрела на Веронику. Эта женщина ей уже успела понравиться, однако Мэри не хотелось делиться своими переживаниями с прагматиком и атеистом, которая, конечно же, спишет всё на результат подавления активности её теменной доли.

— Я… — начала Мэри, сглотнула и начала снова: — Вероника, вы построили замечательный прибор.

Вероника расплылась в улыбке.

— Рада слышать. — Она повернулась к Понтеру. — Вы готовы попробовать?

— Конечно, — ответил он. — Если я смогу получить представление о том, что чувствует Мэре…